восхищены и иллюзий относительно него не питаем. Но чувствуя, что лишь часть его из карьеризма или по убеждению эволюционирует в сторону большевизма, другая же лишь «с волками по-волчьи воет» до поры до времени, мы только в кооперации с этими элементами видим для себя возможность работы в интернациональном масштабе. Женевский конгресс[402] нас не переубедил относительно нежизнеспособности II Интернационала. Если политика Адлера-Бауэра национально эгоистична, то еще более эгоистична в этом смысле политика всех правых социалистических партий.
С Штребелем я познакомился. Многие его статьи мне очень понравились, но известие о том, что он, покинув независимых, опять пошел к Mehrheiter’ам[403], очень огорчило меня. На массы иначе как verwirrend[404] не могут действовать такие переходы взад и вперед; ведь еще совсем недавно Штребель непримиримо враждебен был старой партии. Нехорошо, что он дает пример того политического дилетантизма или импрессионизма, который теперь в таком ходу в Германии и в социалистической, и в буржуазной среде и свидетельствует о страшно глубоком духовном кризисе, переживаемом нацией. Признаться, разговор мой с ним не оставил во мне и впечатления мужества мысли: он что-то подозрительно заговаривает о недостаточности экономического объяснения истории, о роли личности, о необходимости внести «этический элемент» и т. п.
Сегодня наконец получил давно ожидавшийся мною пакет с материалами и начатыми работами, который одновременно с моим выездом был отправлен за границу. Одновременно получил письмо из Москвы. Абрамовича все еще задерживают с выдачей разрешения его семье. Боюсь, что «эффект» моего выступления будет таков, что у него самого отнимут теперь разрешение. А это жаль, ибо он, свободно говорящий по-немецки, мог бы теперь выступать на десятках собраний, чего я не смогу как по недостаточному знанию языка, так и в силу «пропажи» моего голоса. Придется поручить это Штейну (он, разумеется, тоже теперь иначе настроен и даже настолько, что его приходится уже «держать за фалды», чтобы не скомпрометировать себя и нас чересчур крутым поворотом от апологии советской России к прямому «мордобою»; он страшный неврастеник и, подавленный разгромом партии, дышит ненавистью;
как русский человек он не боится покаяться и признается, что он и его друзья сами накликали беду). Я буду ходить вместе с ним и «суфлировать» на собраниях Funktionar'oB[405]. Клара Цеткин[406], приехав в Москву, как пишут мне товарищи, пожелала иметь свидание с нашим ЦК. О результатах свидания еще ничего не пишут. Ну, пора кончать. Надеюсь, что Ваше недомоганье недолго продолжится. Крепко жму руку.
Ю. Ц.
P. S. Прилагаю только что полученное письмо из Москвы к Вам.
Из письма П. Б. Аксельроду. 12 ноября 1920 г
Дорогой Павел Борисович!
Рафаил Абрамович приехал третьего дня; все еще поглощен устройством своим (прописка и искание квартиры, что для него нелегкая вещь, ибо он приехал с семьей), так что пока я не успел с ним даже как следует поговорить, тем более что надо было его тотчас же водить с визитами к Гильфердингу, Штребелю и Криспину. Шлет Вам свой сердечный привет и поклоны от наших. Они все в Москве живы и здоровы, и на них мое здешнее выступление не отразилось (статьи по этому поводу Бухарина, Троцкого и Зиновьева были сравнительно спокойны; то есть меня обличали только в контрреволюционности, но не кричали о необходимости нас уничтожить). Ничего особенного со времени моего отъезда не случилось. Только Астрова в Одессе арестовали. Относительно заговоров и восстаний то, что сообщалось в здешней прессе, оказалось, как и следовало ожидать, весьма преувеличенным. Ничего особенного не было и в смысле нужды, пока еще положение, по сравнению с летом, не ухудшилось. От швейцарцев я получил для партии приглашение на конференцию.
Швейцарское правительство разрешило консулам выдавать разрешение на приезд на конференцию. При этом условии мне, я думаю, уже будет нетрудно получить для себя в консульстве разрешение приехать на неделю раньше. Здесь мне обещал помочь Оскар Кон[407], у которого есть связи в швейцарском консульстве. Абрамович тоже поедет в Швейцарию, но, быть может, предварительно ему придется поехать в Прагу, куда чехословаки собираются приглашать нас на свой конгресс[408].
Я до сих пор не получил того Вашего большого письма, в котором Вы запрашивали Еву Львовну, стоит ли его теперь пересылать. Перешлите его, как оно есть: оно, может быть, сократит число вопросов с моей стороны, которые при свидании пришлось бы мне Вам задавать.
Высылаю Вам резолюцию нашего ЦК о внешней политике, которую он принял еще при мне (по-немецки она появилась в «Sozialist»). Здесь и Ева Львовна и даже Штейн находят, что в своей принципиальной части она «полубольшевистская». В России же мне трудно было отстоять ее в таком виде, ибо даже среди наших товарищей была склонность придавать ей более «левый» характер ослаблением критики большевистской внешней политики. Я, впрочем, и сейчас считаю ее и теоретически, и политически правильной. Кроме того, посылаю Вам копию моего ответа лондонским «меньшевикам», которые обратились ко мне с письмом и с проектом своего обращения к английским рабочим. Среди этой публики оказались старик Зунделевич[409], который все время был «плехановцем», и некоторые другие лица, о которых у меня есть основание думать, что они могли себя зарекомендовать в Англии публично как колчаковцы. К осторожности по отношению к ним меня призывал и Пескин[410], который здесь был в течение недели.
Был здесь также Мергейм. С ним я беседовал «по душам» и остался им очень доволен.
Могилевский[411] мой хороший приятель и очень дельный работник. К сожалению, он оказался из категории тех «практиков», которые именно потому, что не могут жить без общественной работы, очень легко соблазняются практиковать оппортунистическую политику по отношению ко всякой власти, от которой иначе нельзя получить права продолжать эту деятельность. Поэтому он при крымском правительстве Винавера[412] скомпрометировал себя и всю мирную организацию поссибилизмом[413] по отношению к этому правительству и к французским оккупационным властям и даже по отношению к Деникину допускал весьма двусмысленные действия. Нам пришлось заняться этим вопросом, но только что мы назначили партийное расследование, как пришла весть, что большевики заняли Крым и что Могилевский вместе со всей организацией «переместили ориентацию», встретили большевиков как избавителей и… заняли посты комиссаров, которых у нас во всей России даже самые левые товарищи не считают возможным занимать. Мы собрались сделать им за это нахлобучку, когда большевики после короткого пребывания были изгнаны из Крыма и до нас стали приходить