на расстоянии, пока не скажет всего, что хотел. Но чувство, заставившее рвануться навстречу ей, было сильнее разума.
— Лейла! — сказал он нервно. — Я больше так не могу!
Сама не поняв как, Лейла оказалась в его объятиях, почувствовав, как настойчиво его рука разжимала ей бедра. Она сопротивлялась, насколько могла, но неожиданно разрыдалась.
— Не плачь, — сказал он, опомнившись и гладя ее по волосам.
— Я не могу, Данте, — рыдала она, и тело ее мелко сотрясалось. — Если я опять поверю тебе, это разобьет сердца нам обоим. У нас ничего не выйдет после обиды, которую я нанесла тебе, твоим друзьям, матери…
— Милая, я нуждался в уроке, что ты мне преподала. Я слишком зациклился на своем бизнесе. Лейла, я понял, что успех и деньги ничто без тебя. Я устал от потерь. Не уходи, Лейла!
Он встал и вынул из сумки несколько коробочек. Она их узнала сразу.
— Забери. Не дело, когда семейные реликвии распродаются по дешевке в лавке перекупщика! Зачем ты их продала?
— У меня не было выхода, Данте… Отцовские долги. И неоткуда было ждать помощи…
— Я, кажется, выкупил все. Посмотри, не забыто ли что-нибудь?
Благодарный взгляд был ему ответом.
— Но кто тебе сказал?
— Это было несложно. Подослал приятеля под видом кредитора к твоей матери. Она просила отсрочки, сказала, что ты у ювелира… Я понял, зачем ты к нему пошла. Если не можешь принять драгоценности отца из моих рук, возьми их для детей. Они теперь принадлежат им.
Лейла, исполненная признательности, склонила голову.
— Спасибо, Данте.
Издалека доносились звуки вечеринки. К ним присоединился гул пропеллера прогревавшего двигатель гидроплана.
— Я должен идти. Но будь уверена, я еще не раз посещу тебя в твоем уединении.
Ты можешь никуда не уходить, подумала она, но вслух спокойно ответила:
— Что ж, дорогу на остров ты знаешь.
— Ладно, пилот подбросит меня до Ванкувера. Я вернусь, как только покончу с самыми неотложными делами. Надеюсь, тебе хватит времени, чтобы все хорошенько обдумать.
Он достал из сумки блокнот, что-то написал в нем и протянул ей листок.
— Береги себя, Лейла, и наших детей. Вот телефон, его знают теперь два человека — ты и я. Позвони, если понадобится помощь. Я положил на депозитный счет близнецов приличную сумму. Будет нужда в деньгах, получишь, сколько захочешь.
— Не стоит, Данте, — запротестовала она.
— Не возражай, это и мои дети. Мой долг — позаботиться о них.
Он хотел поцеловать ее на прощание, как бывало когда-то. Поцелуй Лейлы показался ему обжигающе холодным. Уже выйдя из дома, он обернулся к освещенным окнам, послал ей салют, но не увидел, ответила ли она, из-за застилающих глаза слез. Как слепой или пьяный, он дошел до самого причала. Ожидавший его гидроплан мирно покачивался на волнах. Лету до Ванкувера всего час, но разве пропасть, что разверзлась между ними, не в полмира?
Данте покидал остров опустошенным. Но он сам не знал, что он встал на путь выздоровления и возрождения.
Лейла провожала его взглядом и не могла пошевелиться, пока его силуэт был еще различим на фоне туманного горизонта. Он уходил, унося с собой ее надежды, ее мечты и любовь.
Ее охватил ужас. Нельзя позволить ему уйти! Все, что вновь призрачными очертаниями возникло между ними, может быть разбито, как тонкий хрустальный бокал, и осколков больше не собрать. Надо действовать немедленно.
— Стой! — закричала она, и ноги сами понесли ее к причалу. — Данте! Вернись!
Но ее слова утонули в грохоте музыки, доносившейся из дома Драммондов, и рычании двигателя гидросамолета.
Он не мог ее услышать. В то время как она подходила к причалу, он, должно быть, балансировал на поплавке самолетика, готовясь забраться в кабину. Слезы потоком залили ее лицо, она бросилась бежать. Несколько десятков футов отделяли ее от мечты.
Быстрей! — подгонял разум. Спеши! — кричало сердце. Он может уйти. Это невозможно! Все естество ее устремилось вслед ему.
Но было поздно. Швартовочный канат безвольно повис в воздухе, самолет описал по воде правильный круг, и пилот направил машину в глубь залива. Дождь брызг, поднявшийся за разгоняющимся самолетом, смешался на ее лице со слезами. Рай, видимый на горизонте еще секунду назад, захлопнулся. Лейла физически ощутила, как ее горло сдавила петля.
И в этот момент откуда-то, словно из другого мира, до боли любимый голос позвал ее по имени:
— Лейла!
Сердце могло сорваться, так громко оно застучало, ноги подкосились, перед глазами поплыли зеленые круги.
— Лейла! Сердце мое!
Сильные руки подхватили ее, уже падающую на бетонную пристань. Мускулистые руки прижали к могучему торсу.
— Лейла, любимая, — услышала она.
Она слышала, но не могла открыть глаз.
— Данте, ты прилетел назад? — едва слышно прошептала она, хотя ей казалось, что она прокричала это.
Как глупо было спрашивать. Он просто не улетал.
Лейла не успела сказать ему, что любит и не хочет его снова потерять, ибо он заговорил первым:
— Я больше никогда не покину тебя. В самый последний момент я понял, что, если сейчас улечу, ты не переживешь.
— Но ведь я прогнала тебя. Я же видела, как взлетал твой самолет…
Лейла плакала и не могла остановиться. Данте успокаивал ее бессмысленными, но такими важными словами, которые знают только безумно влюбленные люди. Он нес ее, обессиленную, на руках вдоль причала и все время говорил, говорил, говорил.
— Слава богу, что ты со мной, — прошептала она, нежно касаясь его кончиками пальцев, — потому что, если бы ты покинул меня, я бы умерла.
Он нес ее, легкую словно ребенок, прямо на огонек лимонной свечи, зажженной ею в доме. Он так давно не сжимал ее в объятиях. И теперь, после долгого перерыва, ласково и сильно обнимая ее, Данте говорил срывающимся от нежности голосом:
— Я дурак, я подлец, я не достоин тебя. Даже когда я держу тебя в руках, боюсь, что ты растаешь с лучами зари, что ты иллюзия, сказка, которую я сам себе придумал. Моя Лейла…
— Я не иллюзия, я живая, я — реальность. Мы — единственная реальность. И мы, и наши дети, — сказала Лейла, когда он внес ее в дом.
— Лейла, да, милая! Я уже представляю, как маленькие чертенята будут носиться по двору.
Свет свечи дрожал в ее глазах. Бархатный голос Данте завораживал. А он все ближе придвигал губы к ее уху. Поцелуй, долгий как лето, был неизбежен.
Прикосновение его губ наполнило жизнью тело Лейлы, словно расколдовало, освобождая от оцепенения. Лейла, внезапно почувствовав всю свою кожу, движение каждой жилки своего тела, прижалась к плотному, мускулистому торсу Данте