— У нас в России всегда тепло относятся к шотландцам. Генерал Патрик Гордон, кстати, двоюродный предок мужа моей кузины, был наперсником и воинским учителем императора Петра Великого. Это вам, случайно, не родственник, майор?
— Он троюродный прадед моего деда, сэр! — С нескрываемой гордостью ответил Гордон, и совсем иным взглядом посмотрел на настоятеля. Пусть между ними дальнее, но родство, а это ко многому обязывает.
— Мы до сих пор помним и гордимся столь достойным представителем нашего рода! И я рад, что здесь, в далекой русской земле, нашел вас, святой отец, чтобы выразить сыновний долг. Как хорошо, что не пролилась кровь и мы не стали по моему недомыслию врагами!
— Вот видите, Патрик, сколько между нами общего. Зачем нам война за чуждые интересы? Или вы считаете англичан добрыми хозяевами?!
— Они нам не господа! — словно ужаленный тарантулом, взвился Гордон. — Это мерзкие узурпаторы, оккупировавшие мою страну век назад! Подлые трусы! Вы сами видели, как они предали моих солдат!
— Сын мой, наши народы просто хотели стравить. Однако Всевышний все расставил по своим местам. В монастыре вы получите тепло и уют, ваших солдат покормят и разместят, только сложите оружие. Нет, нет, это не капитуляция! Я считаю вас не врагами, а заблудившимися овцами, как сказано в Писании. Просто в обитель нельзя вступать с оружием в руках. Вы не наши пленники, вы наши гости, уже званые…
Майор Патрик Гордон буквально задохнулся от чувства невыносимой радости, такого благородства офицер никак не ожидал. Действительно, старик, что оказался его дальним родственником, и это в суровой Каледонии значит многое, полностью прав.
Зато теперь ясно, кто настоящий враг его шотландцам, а кто искренний друг!
Петербург
— Сеньор Паоли ждет вашего ответа, генерал!
Душа генерала возликовала — наконец-то его родина со времен битвы при Понтенуэва, произошедшей за три месяца до его рождения, обрела независимость, пусть с помощью англичан, изгнав с острова французов.
И теперь в Аяччо народ снова привел к власти Паскуале Паоли, у которого отец Наполеона, Карло ди Буонапарте, был долгие годы секретарем и даже являлся одним из составителей Конституции Корсики.
После той несчастной для островитян битвы с французами отец Наполеона проявил ценное, хотя и не очень уважаемое качество для политика — гибкость.
А потому сам Наполеон смог окончить французское военное училище, хотя на языке метрополии говорил скверно, а писал еще хуже. Ведь корсиканский язык — диалект итальянского — никогда и не звучал в школах Галлии.
Время учебы запомнилось тем, что он постоянно шокировал учителей своим восхищением Паоли и не скрывал неприязнь к Франции и французам как поработителям Корсики. В силу этого убеждения юный Наполеон слишком много дрался, не имел друзей и был очень одинок.
«Меня зовут на Корсику! Я стану командующим нашей армии, буду жить вместе с семьей, ведь у меня четыре брата и три сестры, и буду всегда с ними!» — душа Бонапарта кричала в ликовании — он был очень привязан к родне. Но тут разум подал свой голос, и словно ушат холодной воды вылился на раскаленные угли.
«Что ты забыл на этом нищем острове?! Ведь получая половину твоего жалованья из России, твоя семья стала несметно богатой. Командующий армией?! Соберут пять тысяч ополченцев в лучшем случае! Остров охраняет британский флот, и не будь его, французы бы давно показали твоим соотечественникам, где куры зимуют. Куры? Или по-русски звучит иначе?»
Наполеон задумался, перебирая русскую фонетику по памяти, и пришел к выводу, что не в домашней птице дело…
Его взгляд упал на отражение в оконном стекле — ладный мундир с золотым генеральским шитьем, на груди заветный белый крест (о гримаса судьбы) — полученный за сражение с французами под Яффой из рук самого императора.
«Его Величество — мой крестный отец, и сейчас я не Наполеоне ди Буанапарте, а Павел Александрович Бонапартов! Генерал-майор российской армии, георгиевский кавалер! Какая, к ишачьей матери, Корсика?! Идти на поклон к британцам, после того как перетопил их корабли в Дарданеллах?! Да пошли они к едрене фене!»
— Так что передать сеньору Паоли, мой генерал? — посланник с далекой Корсики смотрел на него пристальными жгуче-черными глазами и в ответ получил ослепительную улыбку:
— Передайте сеньору мои почтительные поздравления! Видите ли, но я присягнул России, и у меня, как у офицера и дворянина, только одно слово. Но, поверьте, я всем сердцем люблю Корсику и, будучи рядом с императором Петром Федоровичем, смогу принести моей далекой Родине много пользы!
— О да! — воскликнул собеседник. — Я слышал, что император стал вашим крестным отцом! Сейчас к вопросам веры царит весьма легкомысленное отношение…
— Только не в России, сеньор Розарте, недаром православные являются ортодоксами, то есть хранителями изначальной Веры, ее ревнителями.
— Я не силен в богословии, мой генерал. Но ваше предложение я передам сеньору Паоли, как только прибуду на Корсику. Вы сделаете для Родины благое дело, генерал, если поможете ей достичь соглашения с могущественной империей!
Петергоф
— Ваше величество, что с золотом сделать?
— Каким золотом?! — удивился Петр, с недоумением посмотрев на вечно невозмутимого Аракчеева.
— Тридцать тысяч, что были взяты у убитых вами заговорщиков! — голос Аракчеева был сух и бесстрастен.
— Так вы что, казакам его не отдали? Я же велел Данилову!
— Они отказались взять его, ваше величество! Данилов сам и принес…
— Но почему?! — изумился Петр: в голове совершенно не укладывалось, что казак может отказаться от добычи.
— Ваши конвойцы, государь, сказали, что хорошо знают, какая цена была взята за это золото. Потому они скорее отдадут свое добро, чем возьмут за вашу кровь!
Петр смутился, крякнул, и, скрывая душившее его волнение, подошел к столику, на котором лежала железная коробка папирос. Последние два года он не курил, но сейчас организм буквально потребовал никотина.
Смяв мундштук дрожащими пальцами, Петр чиркнул спичкой и глубоко затянулся. В голове закружилось, стены кабинета раздвинулись и стали расплываться перед глазами, кости в ногах превратились в вату, и он чуть было не рухнул в жесткое кресло.
— Давненько не курил, вот и поплохело…
Петр помотал головой, разгоняя кровь и преодолевая сонливость, затянулся еще раз, решив, что клин вышибают клином. Вторая затяжка пошла уже лучше, а третья послужила допингом.
— Алексей Андреевич, Жеребцову допросили?
— Уже сделал, ваше величество. Боюсь, государь, что дело свое Зубовы уже совершили.
— Да-а? — протянул Петр. — Но позвольте, они же меня не убили!
— Почтмейстер Платон Зубов два года тому назад умышленно поджег искровую станцию в Гатчине. Аппарат и важные части генератора передал английскому послу.
— Но было же следствие! — Новость ошарашила Петра.
— Да, ваше величество. Платон вместо отсутствующих деталей представил фальшивые, которые к тому же были изуродованы пламенем. Комиссия подлога совершенно не заметила! За это Зубов получил от посла десять тысяч фунтов стерлингов.
— Щедры! Тридцать тысяч рублей разом отвалили! Хотя станция мне в сто тысяч выходит с проводами и генератором! Продешевил Платоша, сукин сын, изменник проклятый!
— Я думаю, государь, нам следует тянуть линии до Берлина и Парижа, секрета в искровых станциях больше нет. И вам потребуется быстрое средство для связи с генералом Гошем!
— Да, я понимаю. Хорошо, пусть так и будет.
Петр тяжело вздохнул. Давать такой инструмент в руки потенциальных врагов он не хотел. Но союз есть союз, хотя и Антанта. И связь между двумя его составляющими очень нужна.
— Что касается других братьев, ваше величество, то они…
— Что-нибудь серьезное? — остановил Петр Аракчеева, — или пустопорожние разговоры?
— Болтали, государь, злобу свою изливали.
— Тогда оставим Зубовых! — Петр махнул рукою, но Аракчеев тут же спросил, по своему обыкновению любя расставить все точки и запятые.
— Извините, государь, но что делать с их сестрой?
— Упрятать в первый же женский монастырь! — Петр уже принял решение по данному вопросу. — В одиночную келью! На самый строгий пост! Мясо только по светлым праздникам, в Рождество и Пасху! И в Масленицу, пожалуй… Нет, блинов с нее хватит! Запретить называться мирским именем, и если вякнет, вырвать язык, пусть об этом знает!
— Без суда, ваше величество? В обществе пойдут разговоры…
— Разве в делах о государственной измене допустим обычный суд?! А злоумышление на императора вообще карается смертью без суда и следствия! Она была захвачена мной с оружием в руках! Все шесть пуль выпалила, стерва! А ты мне про суд?! Пусть опишет все подробно, как на исповеди, а настоятель пусть подлинность заверит… Вернее, мать игуменья. И еще одно. В условиях не стеснять, занять работой, чтение давать только духовное, а там посмотрим… Если задумается, то режим ослабим. Да, вот еще что — охрану поставь хорошую!