– Идем? – Богдан обернулся ко мне у самой двери, за границами безумия, которое, казалось, распылили в кабинете до нашего прихода. Я же осталась в его дурманящей сладости с головокружением и рассыпанными мыслями.
– Я тут приберусь, – отмахнулась я и распахнула настежь окно, чтобы проветрить помещение. Как же глупо было поддаться искушению именно здесь, где каждый день бывает Эрик. Эрик, который замечательно читает остаточные ауры – однажды он четко определил, кто, с кем и когда предавался плотским утехам в одной конкретной комнате. Впрочем, для меня это был еще один способ погибнуть быстро и безболезненно. Пора составлять список подобных способов, пока еще есть, из чего выбирать.
Благо, Богдан помогать не стал – ушел. Видимо, ему тоже стало стыдно за этот бессмысленный порыв, который не принесет нам ничего, кроме неприятностей. Хотя мне лично он принес пачку приятных воспоминаний – никогда в жизни я настолько не теряла голову в объятиях мужчины.
На наше счастье, Эрик ничего не заметил. И спать ушел рано, оставив мне достаточно свободы для принятия решений. Вообще в тот вечер все разошлись как-то слишком быстро, и в одиннадцать в гостиной уже погасили свет. Непривычно для дома, населенного немыслимым количеством людей. Только Алан долго не хотел укладываться и капризничал, и я баюкала его, крейсируя от дивана до двери, а оттуда к камину и обратно. Ближе к двенадцати Эля молча подбросила поленьев в камин и удалилась, не сказав ни слова. До сих пор обижалась на меня, наверное.
Мою же обиду как рукой сняло. Вообще все мысли о Владе показались страшно глупыми и несущественными, будто я в один миг превратилась из ребенка во взрослую женщину и смотрела на себя вчерашнюю со снисхождением.
В конце концов, Эрик, считай, доверил мне племя – на этот раз всерьез, по-настоящему – и мне не до любовных переживаний. И если рассматривать отношения с Владом с дипломатической точки зрения, то брак очень даже укрепил бы союз атли со скади, но и лишил бы меня некой доли свободы, а я этого не хочу. Всю жизнь решения за меня принимал кто-то другой: сначала родители, затем Эрик. Одно время даже Роб с Тамарой пытались прогнуть меня под себя. И можно сколько угодно сетовать на судьбу, однако вывод из своего прошлого можно сделать неутешительный. Я позволяла собой манипулировать всем, кому не лень. Боялась власти, оттого отдавала вожжи правления кому бы то ни было, успешно обманывая себя, что у меня их отобрали.
И вот сегодня внезапно поняла: мне нравится власть. Нравится видеть, как от твоих действий меняется человек и делает ровно то, что нужно тебе. Не потому, что ты приказала – а потому что сам захотел. Ощущения эти ни с чем, наверное, не сравнятся. Разве что с фисташковым мороженным с шоколадной крошкой – одной из моих тайных слабостей, о которой знали избранные.
В полночь ко мне спустилась Элен. Она была одета в ситцевую ночную рубашку до пола с кружевными манжетами – никогда не понимала ее любви к ретро. Поверх был накинут сатиновый халат, слабо подвязанный поясом.
– Не спишь? – задала она очевидный вопрос. Элен была из тех людей, из которых не вытравишь любовь к очевидным вопросам.
– Алан капризничал, – пояснила я и присела, наконец, на диван. Мои ноги в тот момент прониклись ко мне благодарностью. – Пришлось повозиться.
– Можно? – тихо спросила он, кивая на спящего ребенка. И добавила, будто старалась оправдать свою слабость: – Хочу представить – хоть на секунду – как бы это было, если бы…
– Если бы это был твой сын, да? – Я вздохнула и осторожно переложила племянника ей на руки. – Думаю, это ненужные мысли, милая.
– У меня не так много вредных привычек, – пожала она плечами и осторожно уложила голову Алана себе на локоть. Малыш нахмурился, но тут же улыбнулся ангельской улыбкой во сне. Надеюсь, ему еще долго не будут сниться кошмары. – Я люблю шоколад и Эрика.
– Эрика стоит вычеркнуть из списка, – настойчиво заявила я. – Выбери себе другую вредную привычку. Например, мартини. Или азартные игры.
– Боюсь, я слишком устоялась как личность, чтобы пытаться что-то изменить, – усмехнулась Элен, вглядываясь в спящее личико Алана. – Подумать только, как похож.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
– Одно лицо, – подтвердила я.
– Полина редко бывает с сыном?
– У Полины… сложные отношения с детьми. Особенно со своими. Это длинная история. Возможно, однажды я расскажу тебе.
– Я бы ни на шаг не отходила от такого сокровища, – призналась Элен, прижимая Алана к себе и покачивая.
– Однажды у тебя появится собственное сокровище, и ты немного изменишь свой взгляд на вещи, – пошутила я. – Иногда эти бриллианты способны вымотать настолько, что ты готов душу продать за час в тишине.
– Тебе, наверное, сложно, да?
– Я люблю возиться с Аланом.
– Я не о том. Я о Владе и… ну, о ней. – Элен поймала мой недоумевающий взгляд и пояснила: – В доме много людей, которые разговаривают. Нужно просто уметь слушать.
– У Полины с Владом давно ничего нет. И если ты думаешь, что таким образом сможешь вернуть Эрика, боюсь тебя разочаровать. Не вернешь.
– Я не дура, Дарья, – нахмурилась она и передала мне ребенка, словно ей вдруг стало невыносимо тяжело его держать. – Знаю, что была для него одной из многих. Так, от скуки… Или от отчаяния. Тогда еще надеялась, ведь он так на меня смотрел! Но боюсь, влюбленная женщина склонна видеть то, чего нет. Я не жду ничего от Эрика, он счастлив и ладно. Ты знаешь, мне больше ничего не нужно – лишь бы ему было хорошо.
– Извини, я не хотела…
– Ничего. Ты моя подруга, и я волнуюсь за тебя. Охотник – пикантный вариант, конечно, но не слишком подходящий, чтобы у Влада ревность вызвать. Да и не клюнет он, сразу видно.
– С каких пор ты стала такой проницательной? – прищурилась я.
Она пожала плечами.
– Просто вижу. Наблюдаю. Влад, он… – Она замолчала и пригладила полы халата, убирая несуществующие складочки.
– Что? – не выдержала я.
– Такой же помешанный, как и я. На ней. Ты не изменишь этого. Никто не изменит. Думаю, такое навсегда… Кто-то там наверху шутит, вкладывая в людей подобный вид болезни. Неизлечимой, кстати. – Она вздохнула и слабо улыбнулась, будто сама себя в тот момент жалела. – Но с этой болезнью можно жить, в отличие от игр с охотником.
Легко ей было говорить – на ней не было невидимого клейма опрометчивого обещания, данного в порыве… нет, не страсти, истинного безумия. Об обещании я уже жалела. Как и о самом происшествии – будь я в здравом уме, а, что самое главное, в нормальном расположении духа, ни за что бы на такое не пошла. Да что там, у меня бы и мысли не возникло целоваться с охотником, а тем более, просить его подарить мне милость легкой смерти.
Но страх перед Хауком и недавний случай в собственной спальне подкосили меня знатно. И, уложив Алана, я, собравшись с духом, поднялась на третий. Несколько минут стояла перед лестницей на чердак, стараясь отдышаться и понять, что же на самом деле здесь делаю. Люк по-партизански отмалчивался захлопнутой крышкой. Коридор тонул в полумраке и тишине – ясновидцы и сольвейги, которые занимали почти весь этаж, наверняка уже спали. Конечно, ведь утром нам предстояло отправиться за Гарди и попробовать его вылечить. Большой день и все такое.
Лестница скрипит, будто противится противоестественному желанию увидеть того, кого по-хорошему в нашем доме быть не должно. И, когда открывается люк, я вижу его спину и сложенные в замок руки. Богдан стоит и разглядывает картины, которые бесцеремонно вытащил на свет одинокой лампочки под потолком. Пыльные простыни бесформенной грудой лежат у его ног. С видом критика высокого искусства он склоняется к полотнам и вглядывается в детали, будто препарирует.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мамины рисунки.
Пейзаж, запечатлевший вид из родительской спальни на закате. Персиковое небо и расплескавшиеся по его своду кроны старых дубов, лужайка у дома, брошенный велосипед Эрика на траве…
Набросок портрета отца – схематично нарисованное лицо с широкими скулами, полуулыбка, теплый взгляд. Едва заметный шрам на лбу – он получил его в драке с вождем другого племени. Почти поединок, в котором отец вышел победителем. А мама досталась трофеем.