Эти высказывания фру Принслоо, видно, повлияли на буров, так как они сказали: «Я-а, какой смысл?».
— Разве это правильно? — спросил Марэ. — Покинуть товарища в несчастье, человека нашей крови?..
— Майн Готт! — ответила фру Принслоо. — Он совсем не моей крови, этот — зловонный португалец. Но я признаю, что он ваш соплеменник, хеер Марэ, являясь сыном вашей сестры, так что это как раз такой случай, что вам единственному следует пойти поискать его.
— И это, кажется, так и будет, фру Принслоо, — сказал Марэ в своей задумчивой манере, — однако, я должен помнить, что у меня есть дочь, за которой я должен присматривать…
— Ах! Вот так же было и с ним, который помнил лишь о своей собственной шкуре и уехал на единственной лошади со всем запасом пороха, оставив Мари и остальных нас умирать с голоду. Хорошо, вы не пойдете, и Принслоо не пойдет, и мой сын тоже, ибо я уж присмотрю за этим, так что, выходит, остается пойти за Перейрой только Мейеру.
— Найн, найн, добрая фру, — поспешно возразил Мейер, — ведь у меня дети такие, что их не оставишь без наблюдения…
— Тогда, — торжествующе воскликнула фру Принслоо, — не пойдет никто, так что давайте забудем об этом вонючем коте, как и он забыл о нас.
— И вы считаете, что это правильно? — снова спросил Марэ. — Что христианин должен быть брошен умирать с голоду в диких джунглях? — и он весьма многозначительно посмотрел на меня.
— Скажите, хеер Марэ, — вмешался в спор я, как бы отвечая на этот его взгляд, — чего бы это мне, да и любому из нас, идти искать Перейру, того, кто не слишком хорошо относился ко мне?
— Я не знаю, Аллан… Однако Библия говорит нам, что следует подставлять другую щеку и вообще забывать всякие обиды…
Тем не менее, тебе решать, а не мне, помня, что мы будем отвечать за все в наш последний час… Я только знаю, что будь я твоего возраста и не обременен… дочерью, за которой необходимо присматривать, я бы пошел искать Эрнана…
— И почему это вы говорите со мной в таком тоне? — спросил я возмущенно. — Почему же вы не идете сами, зная, что я всегда готов присмотреть за Мари? (Здесь фру Принслоо да и другие буры с ехидцей захихикали). И почему вы не адресуете свои привычки к этим, другим хеерам, зная; что они являются компаньонами вашего племянника по переселению?
В этом месте моей взволнованной речи мужчины Принслоо и Мейер сделали вид, что они не расслышали мои слова…
— Что ж, тебе решать, Аллан, однако, помни, как страшно будет для тебя предстать перед Создателем с кровью товарища на руках… Но если ты и эти другие мужчины с черствыми сердцами не пойдут, то я, в своем возрасте, да еще и такой слабый после всех пережитых страданий, пойду сам!
— И прекрасно, — сказала фру Принслоо, — это самый лучший выход. Вы скоро утомитесь от этого путешествия, хеер Марэ, и мы больше не увидим вонючего кота!
Марэ вскочил с оскорбленным видом, но не снизошел до спора с фру Принслоо, а только сказал:
— Прощай, Мари! Если я не вернусь, помни о моих желаниях, а мою волю найдешь между первыми листами нашей Святой Библии. Поднимайся, Клаус, и веди меня к своему хозяину, — и он отпустил довольно злобный пинок жадно насыщавшемуся изнеможенному готтентоту.
Теперь Мари, стоявшая все время молча, прикоснулась к моему плечу и сказала:
— Аллан, хорошо ли это, что мой бедный отец должен идти один? Разве ты не будешь сопровождать его?
— Конечно, — ответил я, изображая веселое настроение, — в таком деле должны участвовать двое, а также несколько кафров, чтобы тащить человека, если он еще жив.
Ну, а теперь об окончании этой истории. Поскольку Клаус был слишком измучен, чтобы идти сейчас, было решено отправиться на рассвете. Поэтому я проснулся еще до зорьки и уже заканчивал завтрак, когда у фургона появилась Мари. Я вскочил, чтобы поздороваться с нею, и будучи вне поля зрения посторонних глаз, мы несколько раз поцеловались.
— О, мое сердце, — сказала она, немного отстраняясь, — я пришла к тебе от отца. У него что-то заболел желудок и он хочет увидеть тебя.
— Что, по-видимому, означает, что я должен буду идти один за твоим кузеном, — с негодованием ответил я.
Она неопределенно покачала головой и повела меня к маленькой лачуге, в которой они жили. Здесь, при разгорающемся свете, проходившем сквозь дверной проем, ибо окна там не было, я рассмотрел Анри Марэ, сидевшего на деревянной табуретке с прижатыми к животу руками и громко стонавшего.
— Доброе утро, Аллан, — сказал он меланхоличным голосом, — я болен, очень болен, видно съел что-то или простудил желудок. Болит так, как бывает при лихорадке или дизентерии.
— Быть может, вам будет лучше, если вы пройдетесь, минхеер, — предложил я, ибо говоря по правде, я не поверил в эту «простуду» и знал, что он не ел ничего, чего не ели бы все остальные.
— Пройтись?.. Один Бог знает, как только смог бы я идти с чем-то, сжимающим меня внутри, подобно тискам фургонного мастера. Однако, я попытаюсь, ибо ведь совершенно невозможно бросить бедного Эрнана умирать в одиночестве.
— А почему бы не пойти кому-нибудь из моих кафров с Клаусом? — спросил я.
— Аллан, — торжественно ответил он, — если бы ты умирал в пещере вдали от людей, что бы ты подумал о тех, кто послал бы на помощь неопытных кафров, которые наверняка позволили бы тебе умереть и вернулись бы с какой-нибудь лживой историей?
— Я не знаю, что подумал бы я, хеер Марэ. Но я знаю точно, что если бы мы с Перейрой поменялись местами, он бы и сам не пошел ко мне на помощь и не послал бы ни одного дикаря…
— Возможно, и так, Аллан. Но, даже если сердце другого черно, разве и твое должно быть черным? О! Я пойду туда, хоть это и будет означать для меня смерть!..
И с еще более ужасным стоном встав с табуретки, он начал сбрасывать с себя разорванное до лохмотьев одеяло, в которое был завернут…
— О! Аллан, мой отец не должен идти, это убьет его, — воскликнула Мари, которая смотрела более серьезно, чем я, на инцидент с ее отцом.
— Что ж, очень хорошо, если ты так думаешь, — ответил я. — А теперь, раз подошло для меня время отправляться, до свидания…
— У тебя доброе сердце, Аллан, — сказал Марэ, опускаясь на табуретку и снова заворачиваясь в одеяло, в то время как Мари безнадежно смотрела на нас.
Через полчаса, в самом отвратительном настроении, я уже был в пути.
— Подумай только, что ты делаешь! — крикнула фру Принслоо вдогонку. — Это не велика удача — спасти врага и, если я знаю кое-что об этом вонючем коте, то он в благодарность больно укусит тебя за палец… Ба! Была бы я на твоем месте, я бы ушла из лагеря на несколько дней в буш, затем возвратилась назад и сказала бы, что не смогла ничего найти от Перейры, кроме дохлых гиен, которые отравились, сожрав эту падаль. Счастливого тебе пути все же, Аллан, может быть, и я найду такого друга, как ты, в беде. Мне кажется, что ты рожден для того, чтобы помогать другим!