Санни, оцепеневший от горя, поцеловал ее без единого слова жалобы. Он был маленьким воином племени бушвинда и знал, что жизнь и смерть идут рука об руку.
– Мы ее никогда не забудем, – сказал Бруно.
Санни кивнул.
– Мы ее никогда не забудем, – повторил он.
Бруно крепко обнял его, но мальчик высвободился и убежал к себе в комнату.
– Оставь его, – приказал Асквинда. – Есть вещи, которые ты, даже будучи его отцом, не в состоянии понять.
Бруно кивнул, ничего не сказав в ответ на слова старого князя, и тот тоже покинул комнату.
Оставшись один в спальне принцессы, Барон наконец дал волю слезам. И в ту же минуту вспомнил душераздирающую боль, посетившую его в детстве, когда смерть впервые ворвалась в его дотоле безмятежное существование. Ему было тогда около восьми лет: он был ровесником Санни.
Бруно вытер глаза. Горькое утешение принес его душе зарождающийся план мести. Это была беспощадная вендетта баронов Монреале.
ПОМЕСТЬЕ БАРОНОВ МОНРЕАЛЕ
ПЬЯЦЦА-АРМЕРИНА
Полная августовская луна сияла в серебристом великолепии над старинным городом Пьяцца-Армерина в самом сердце Сицилии, придавая объем и рельефность зданию палаццо XVII века, принадлежавшего баронам Сайева Мандраскати ди Монреале. Только одно из окон величественного дворца светилось огнем. Свет лампы был приглушен плотным льняным абажуром с узорчатой вышивкой. Дуновение ветерка доносило запахи деревенского лета и вселяло надежду на облегчение после долгого дня, наполненного палящим солнцем и обжигающим ветром сирокко. Под этим удушающим огненным колпаком клевер превращался в солому, а зеленые луга – в пятна выжженной земли, воспаленно-желтой и жаждущей влаги. Казалось, только цикады выжили в этом аду, наполняя воздух неумолчным стрекотанием.
Дыхание ночи, ласкающее и свежее, напоенное ароматом цветов померанца и олеандра, подобно целебному бальзаму остудило раскаленные за день стены старых домов и старинных дворцов. Но вдруг раздался крик боли, разорвавший тишину и нарушивший волшебное очарование лунной ночи. Через несколько секунд ему на смену пришел требовательный, полный жизни плач новорожденного.
В розовой спальне фамильного палаццо Аннализа, единственная дочь барона Джузеппе Сайевы, собрав все силы для последнего толчка, извергла из чрева, истерзанного двенадцатью часами родовых мук, ребенка мужского пола весом в четыре килограмма сто граммов. Она лежала без сил, наслаждаясь долгожданным покоем. Страдания наконец-то оставили ее.
Повитуха Розария и доктор Танино Наше, городской врач, суетились вокруг горластого и крепкого малыша. Его плач эхом отдавался под сводчатым потолком большой спальни, украшенным золочеными фризами и рельефом с амурами в лучших традициях высокого барокко.
Принцесса Роза Миранда Изгро ди Монте-Фальконе, крестная Аннализы, по-матерински помогавшая ей во время родов, приоткрыла двойные двери розовой спальни, выглянула на галерею второго этажа и радостно объявила:
– Пеппино, у тебя великолепный внук!
Барон поднялся с пышного старинного кресла, в котором провел много часов, терзая его подлокотники своими мощными руками, и попытался войти в спальню дочери.
– Потом, Пеппино, не сейчас, – остановила его принцесса Изгро, погрозив ему пальцем, и вновь закрыла тяжелые двойные двери.
Все это время от старика не отходил ни на шаг молодой светловолосый великан с голубыми глазами и внешностью древнего викинга.
– Кало, – приказал ему барон, – пойди разбуди начальника почты, пусть пошлет телеграмму американцу. Надо ему сообщить, что он стал отцом и что у него мальчик. Потом сразу же возвращайся сюда.
– Слушаюсь, ваша светлость, – поклонился молодой человек и поспешил вниз по полукруглым ступеням величественной мраморной лестницы.
Дворец мгновенно проснулся, слуги окружили барона, осыпая его поздравлениями.
– Потом, не сейчас, – повторил он слова принцессы. Затем направился решительной и мощной, характерной для него поступью в свою собственную спальню, закрыв за собой двери.
Он тяжело опустился в кресло у письменного стола под окном рядом с кроватью. Игравшая на его лице широкая улыбка светилась гордостью.
– Мальчик, – задумчиво произнес он вслух, и его воображение тут же нарисовало ожидавшее внука радужное будущее. – Америка, – добавил он с легким презрением в голосе, но потом одумался. – Может, так оно и лучше.
После финикийцев, греков, римлян, византийцев, арабов и норманнов настал черед американцев завоевывать Сицилию.
Джузеппе Сайева налил себе из старой бутылки щедрую порцию коньяка многолетней выдержки, вдохнул его чудесный букет и выпил, смакуя бархатистый вкус.
* * *
Старый барон Монреале был чуть выше среднего роста. Физически крепкий от природы, он был еще больше закален активным образом жизни. Был какой-то магнетизм во взгляде его черных глаз и царственная гордость в посадке головы, увенчанной серебряной шевелюрой. Он с достоинством носил вышедшие из моды костюмы: вот уже много лет, начиная с довоенного времени, он не ездил в Лондон, чтобы обновить гардероб, а на Сицилии не было ремесленников, способных подняться до уровня английских портных. В свои пятьдесят шесть лет барон Джузеппе Алессандро Бруно Сайева Мандраскати ди Монреале, которого, несмотря на физическую крепость и ясный ум, все любовно называли старым бароном, стал дедом в эту прекрасную августовскую ночь.
Аннализа Элизабетта, его единственная дочь, отрада его сердца, в лице которой ему чудилась отрешенная и загадочная красота Мадонны с картины «Благовещение» Антонелло да Мессины, родила сына. Окружая ее любовью и заботой, старый барон был не только самым нежным отцом, но по мере сил старался заменить Аннализе мать, умершую родами в 1924 году.
– Бруно Брайан, – медленно произнес старый барон, стараясь привыкнуть к странному и чуждому сочетанию. – Никакому Брайану, – добавил он тихо, – не выбить из седла барона Монреале.
Он, казалось, так и не сумел примириться с поспешным браком дочери, выбравшей себе в мужья какого-то индейца без роду-племени, без семейных традиций, ничего не имевшего за душой, кроме кучи долларов.
Аннализа вопреки его желанию решила вступить в брак с одним из трех с половиной тысяч десантников из 82-й дивизии, высадившихся 10 июля 1943 года у города Джелы на Сицилии.
Вождя краснокожих звали Филип Джеймс Брайан-младший, он появился в палаццо Монреале 22 июля. Это был симпатичный черноволосый паренек, с обаятельной плутовской улыбкой, квадратной челюстью, глазами цвета стали и быстрой, решительной манерой говорить, столь непохожей на спокойное и неторопливое красноречие истинного сицилийского аристократа.