«И придет он, тот долгожданный день, когда Белый Царь впервые ступит на землю юго-восточной твердыни империи, тихоокеанской крепости, замкнувшей тяжестью гранитов и вороненой сталью стволов кольцо порубежных форпостов Русского мира…» – Николай улыбнулся, чуть задержавшись на нижней ступени трапа. – «Да, пожалуй, редактор газеты “Владивосток” прав: все так, миг исторический. Только не слишком ли много пафоса?»
* * *
Следующие двое суток пролетели в кутерьме, в общем, подобной владивостокской, но только в миниатюре. И с той лишь видимой разницей, что главный бенефис здесь выпал на долю крепостных артиллеристов и инженеров.
Российский император и германский кронпринц с их свитами побывали на Золотой горе и Электрическом Утесе, на нескольких батареях и фортах морского и сухопутного фронта, осмотрели доки и мастерские порта, сфотографировались вместе с адмиралами и всем прочим многочисленным флотским и крепостным начальством на фоне гавани с тремя белоснежными крейсерами и поднятым из воды кессоном, который использовался для починки подорванного японцами в первую военную ночь «Цесаревича».
И, конечно, особым смыслом было наполнено участие государя в освящении на Перепелиной горе храма Покрова Пресвятой Богородицы Порт-Артурской. Там, возле находящейся в его приделе могилы адмирала Чухнина, русский царь и германский кронпринц преклонили колена в общей молитве. В тот же вечер при их участии на Золотой горе прошла установка памятного камня на месте, где предстояло воздвигнуть мемориал погибшему адмиралу и всем офицерам и матросам Тихоокеанского флота, отдавшим свои жизни в войне с Японией.
Тем временем моряки двух держав ездили в гости друг к другу и вполне весело проводили время на берегу, в компании со служивыми из порт-артурского крепостного гарнизона и с императорскими гвардейцами, для которых почувствовать еще хоть раз под ногами твердую землю перед предстоящим переходом через три океана было счастьем.
При этом все старались держать себя в рамках приличий и уставов, дабы не мешать августейшим особам и окружающему их высокопоставленному начальству в их планах, да и на себя ненароком неприятностей не навлечь. Однако всему на свете приходит конец, а уж приятному времяпрепровождению – скорее всего. Через три дня, пролетевших как в мановение ока, пришедшие в Порт-Артур эскадры начали выбирать якоря. Сначала их путь лежал к Циндао, а оттуда, через Коломбо, Аден и Тулон, – в Киль и Кронштадт.
На борту своего флагмана, броненосного крейсера «Фридрих Карл», принц Генрих и кронпринц Вильгельм простились с царем. Наутро государю со свитой предстояло начать обратное путешествие в Санкт-Петербург. Первыми на его пути будут Мукден и Харбин: победоносная русская армия заждалась своего императора.
Последний день, проведенный в Порт-Артуре, оказался весьма приятным для ряда офицеров и адмиралов германского флота: они получили ордена из рук российского самодержца. Многозначительное, многократное увеличение боевых сил Азиатской крейсерской эскадры вице-адмирала Притвица в критический для России момент перед заключением Токийского мира просто так немцам с рук не сошло. Но и Гогенцоллерны в долгу не остались, хотя это и было домашней заготовкой.
Царю был вручен подарок с особым смыслом. Кайзер поручил своему старшему сыну передать его Николаю Александровичу перед самым расставанием. В этот благословенный день к православным вернулся утраченный несколько веков назад, а отныне – новообретенный, образ Спаса Нерукотворного Новгородской школы иконописи. По мнению ряда историков и церковных иерархов, он находился в одном из храмов древнего Пскова до времени занятия города рыцарями-крестоносцами Ливонского ордена…
Неожиданно перед самым расставанием молодой Вильгельм спустился по трапу к Николаю: кронпринц пожелал лично сопроводить его до артурской пристани. О чем конкретно они говорили, что обсуждали в эти минуты на корме катера с «Варяга», историки спорили долго. И тщетно…
Лишь один человек, посвященный в тайну самим императором, точно знал содержание их разговора. Но в нашумевшей автобиографической книге «Игра теней», вышедшей уже после кончины генерала Василия Балка, он упоминает только об одной фразе, сказанной государю наследником германского престола, будущим императором Вильгельмом III:
– Увидев Россию такой, увидев своими собственными глазами, я наконец-то во всей глубине осознал гениальную прозорливость князя Бисмарка.
Глава 6
Дан приказ ему – на запад…
Императорский поезд в пути от Харбина до Иркутска. 13–14 апреля 1905 года
Сказать, что неудачная попытка убийства русского императора, предпринятая по-самурайски фанатичными офицерами японской армии, не желавшими признавать себя и свою страну побежденными, внесла некоторые коррективы в ход поездки государя по Дальнему Востоку и Маньчжурии, значит, ничего не сказать.
Николай Александрович понимал, что слух об этом злосчастном происшествии, даже несмотря на строжайший запрет оглашения инцидента, дойдет до столицы быстро. Кто и как там все представит, кто и как отреагирует, какие будут последствия? Если доброхоты оперативно распустят слух, что он мертв, устоит ли Мишкин? Удержит ли вместе с Плеве, Дурново и Зубатовым ситуацию? Не дернет ли черт или британский посол, что вообще-то одно и то же, дядюшек на повторную попытку захвата власти в стране? К сожалению, вероятность подобного развития событий не была нулевой. Поэтому график движения царского поезда из Харбина в Питер был скомкан и ужат до предела. Встречи государя с бомондом всех крупных городов на пути следования были обрезаны до получаса – минимального времени, необходимого железнодорожникам для замены паровозов и иных необходимых мероприятий. Но подчиненные князя Хилкова подобный форс-мажорный вариант следования «Пассажира номер один», судя по всему, просчитали заранее. Третьи сутки наблюдавший в калейдоскопе вагонных окон картинки быстро меняющихся пейзажей Петрович даже одобрительно буркнул под нос: «Умеют, когда надо. Одним словом, это Россия. Что там, у нас, что здесь. Запрягаем долго, ездить можем скоро. Или могём. Как кому больше нравится…»
С поездом-дублером разошлись на Байкале. Пока царский состав переправляли через озеро на палубе паромо-ледокола, орлы Спиридовича покатили по Кругобайкалке, прибыв в Иркутск на четыре часа раньше их. Поэтому ко второй за месяц торжественной встрече самодержца, что само по себе было явлением необычайным, все, кому положено из числа городского и краевого начальства, подготовиться успели.
Чего нельзя было сказать о местной сибирской погоде. С юга пришел циклон, а с ним – шквальный ветер и фантастически мощная снежно-дождевая гроза. Весна вступала в свои права решительно и властно. Так же, как сама Россия – в новое будущее, под гром салютов и гулкую медь победных фанфар. Разверстые хляби небесные грозно рокотали в вышине. Покрытая кипящей дождевой рябью могучая Ангара дробила в пене стремнин запоздалые льдины. Талые ручьи сливались в мутные бурлящие потоки, а вековые ели и кедры по склонам распадков стонали, выгибаясь дугой под яростными порывами шелонника.
* * *
Вагнеровский разгул стихии, бушующей за оконами вагона, был вполне созвучен душевному состоянию Петровича. Правда, причин к хмурому взгляду на мир у «русского Нельсона» хватало помимо ливня за стеклом.
Казалось бы, какой смысл полному адмиралу и свежеиспеченному графу с Георгием на шее (вдобавок миллионеру) рефлексировать? Да, предстоит жить и умереть в первой половине ХХ столетия. Но с этим он смирился. Кроме непривычных условностей и определенных бытовых неудобств в новом для него «старом» мире было много хорошего, начиная с жизненной перспективы и заканчивая отсутствием «диктата зомбо-ящика» и незагаженной природой. Проблема жизни с «чужой» женой отошла куда-то на второй план, тем более что детей Всеволода он любил. Это было проверено на практике.