Чувствуя себя раздетой догола и оскорбленной, Ливи провела остаток дня в размышлениях, не следует ли ей уехать из Оазиса, что бы там ни говорила Стиви Найт. Ливи Уолш не какой-то там глупый ребенок, а глава мощной империи, и у нее найдется достаточно силы воли, чтобы пить умеренно. Разве она уже не доказала, что может обходиться и без этого? И разве она приехала сюда для того, чтобы ее унижали? Конечно же, это не должно быть таким оскорбительным, неприятным… да и несправедливым притом.
Так ничего и не решив, она отправилась в столовую на ужин. Словно чтобы доказать себе, что с ней все в порядке, она нагрузила свой поднос изрядной порцией цыпленка, двумя порциями овощей и салата, а потом нашла маленький угловой столик, где спокойно могла обдумать свое будущее.
Едва Ливи приступила к еде, как почувствовала кого-то за своей спиной. Она быстро оглянулась и увидела Стиви, глядевшую на нее взглядом, в котором странно перемешивались озабоченность и тоска. Просто не верилось, что это была та же самая женщина – та же девушка, – что так яростно атаковала ее. Ливи отвернулась.
Однако от Стиви не так-то просто можно было отделаться. Не дожидаясь приглашения, она подсела за столик Ливи.
– Я знаю, что вы сердиты на меня, но уезжать вам никак нельзя. Не сейчас, когда вы уже так близко.
– Поглядите на меня, – сказала Ливи, внезапно приняв решение. – Завтра утром меня уже здесь не будет.
Стиви потянулась через стол и взяла Ливи за руку.
– Вы не имеете права. Это будет такой вред, Ливи, такой ужасный вред.
Забыв на время про злость, Ливи рассматривала молодую женщину. Куда-то ушла ее колючая утренняя манера; вместо нее слышалась энергичная, но мягкая мольба.
– Вы сказали мне, что я должна отвечать за свой собственный выбор, именно это я и делаю. Я и так достаточно долго прожила в стороне от своих дел… и я уже оплатила лечение. Я не стану требовать деньги назад, если вас беспокоит именно это.
Ливи почувствовала, что ее колкость попала в цель. Однако Стиви печально затрясла головой.
– Дело тут не в деньгах.
– Тогда в чем же? – поинтересовалась Ливи, сознавая теперь, что преимущество на ее стороне. – Ваш имидж? Вы боитесь, что я устрою вам плохие отзывы в прессе, когда уеду?
Теперь пришла очередь Стиви сдерживать свою злость.
– Это верно, – сказала она. – Справедливый вопрос. Если вы захотите, то можете сильно навредить Оазису… Однако клянусь вам, что я даже и не думала об этом до тех пор, пока вы не упомянули сами…
– Тогда что же? – повторила Ливи, продолжая наступать. – Если быть честной, то это все чертовски важно, давайте разберемся, прямо здесь и сейчас. С тех пор как я здесь, я непрерывно ощущала, как вы целитесь в меня. За всем этим кроется что-то личное. Что же это, Стиви? Может, у вас проблемы с католиками? Или, может, во мне слишком много черт истэблишмента? Я угадала? Давайте, Стиви, давайте, сейчас моя очередь требовать ответа.
Глаза Стиви наполнились слезами. – Это личное, Ливи, – мягко ответила она, – но не то, что вы думаете. – Она опустила глаза. – Моя… моя мать пьет, – продолжала она сокрушенно. – И я не могу ей помочь. Я знаю, как надо… Мы обе пытались, но между нами никогда не возникало взаимопонимания, связи. Вы… вы напомнили мне ее.
Вот так-то. Заместительница ее матери. Однако признание тронуло ту часть Ливи, которая мечтал еще об одном ребенке.
– А вы считаете, что помогали мне… нанося оскорбления, когда вели себя словно инквизиторша?
Стиви улыбнулась, словно извиняясь.
– Я старалась заставить вас думать. Вы никогда этого не делали, Ливи… Вы всегда прокручивали в своей голове старые записи, вот и все. Нападая на себя, обвиняя и пользуясь спиртным для анестезии. Черт возьми, Ливи, простите себя. Прошу вас…
Ливи не уехала.
Через месяц она вернулась домой, исполненная решимости вести новую жизнь. Она оставила Стиви огромную сумму на развитие Оазиса, чек этот стал первым из многих. Однако помощь Ливи состояла не только в деньгах. Она распорядилась, чтобы воскресный журнал «Кроникл» сделал специальный материал про Стиви Найт, и лично проследила за тем, чтобы деятельность Оазиса регулярно освещалась в прессе.
Надеясь, что еще не поздно восстановить свои отношения с Кари, она пригласила его на ужин. Она признала разрыв, который сделал их не матерью и сыном, а чуть ли не врагами, и рассказала честно и без снисхождения к себе о том, как пила.
– Я знаю, что ты не получал от меня того тепла, которое тебе требовалось, – сказала она. – И я даже не могу свалить все на алкоголь… Я даже не знаю, виновата ли в этом я сама. Я всегда считала себя хорошей женой и матерью… Ведь я выполняла все правила. Просто они оказывались неуместными, Кари. Прости. Как мне хотелось бы надеяться, что ты…
Мне приятно слышать такие слова, Ливи, – сказал он, назвав ее по имени, что звучало обычно, но на самом деле таковым не было. – И что для этого понадобилось – что? Несколько минут на произнесение, возможно, немного дольше, если ты до этого репетировала? И теперь ты полагаешь, что все у нас будет замечательно? – Лицо у Кари было бесстрастным, однако голубые глаза глядели холодно и сурово. Ей показалось, будто его отец вернулся, чтобы преследовать ее.
– Нет, – сказала она, – я вовсе не думаю, что все окажется простым. Я думала… ну, я думала, что мы могли бы попытаться устраивать какие-нибудь семейные совещания.
Кари улыбнулся, но лишь одними губами.
– Не понял, Ливи. Ты говоришь мне, что натворила всякой дряни… и теперь что, ты хочешь, чтобы я нашел тебе какого-нибудь лекаря?
– Не лекаря, Кари. Мне просто хочется, чтобы мы имели возможность общаться друг с другом, говорить, разряжать обстановку…
– Ну вот, мы и говорим сейчас, разве не так?
– Я стараюсь, Кари. Я хочу знать, что у тебя на уме, что ты чувствуешь…
– О'кей, – перебил он ее. – Если тебе действительно интересно, что у меня на уме, я скажу тебе. Я хочу поехать учиться в Нью-Йорк. И буду жить с бабушкой.
– Ты уже твердо решил, Кари? – осторожно спросила она. – Я имею в виду, если ты решил жить отдельно… Здесь, в Вирджинии, тоже есть прекрасные школы.
– Я решил, – бесстрастно сказал он.
Ливи почувствовала пустоту под ложечкой. Все в порядке, сказала она себе, для Кари полезно пожить в семье… Это не значит, что у него не найдется в сердце места для нее. Она дала согласие, стараясь видеть в этом хороший выбор для Кари, а не пощечину себе.
Мысленно она произнесла молитву, которая была обязательной принадлежностью каждого дня в Оазисе: помоги мне безмятежно принимать вещи, которые я не могу изменить, помоги мне найти мужество изменить вещи, которые я могу изменить, и дай мне мудрость видеть разницу.