— Хорошо, — сказал Нектарий. — Адрес общаги знаешь? Вот с этой бумажкой —к коменданту…
Между двумя утрами: тем, когда я впервые увидела памятник Михайло Васильевичу, и еще одним июльским утром, когда я стояла у этого же памятника со следами слез на лице, не знающая, куда пойти и что делать, — прошло пятнадцать дней. Мне казалось, что первые дни в Москве я жила по своему собственному, изюминскому, времени. Времени —октябрьской мушке, привезенной мною из родного городка в сумке и застрявшей в моих волосах. Но московское время —паук, одним броском умерщвляло октябрьскую муху и вступало в свои права, заставляя дни лететь подобно оперённой стреле.
В суетливой дымке экзаменов я не замечала ничего вокруг; приходила в общагу, валилась на продавленную, нечистую кровать, едва успевая перемолвиться парой фраз с соседками по комнате: Татьяной и Дарьей. Татьяна приехала покорять Москву с Кубани, со станицы с веселым названием Задорные Дворики. Дарья —из Новосибирска, города, судя по ее рассказам, многолюдного и перспективного, в котором есть метро, пусть не такое, как в столице, но все-таки…
— Новосиб —столица науки, — говорила Дарья, поглядывая на меня и Татьяну, — По количеству живущих в нем кандидатов намбер ван в России.
Она бахвалилась своим городом так часто, что Татьяна, наконец, не выдержала:
— Если твой Новосиб такой намбер ван, то чего ты сюда приехала?
Дарья не нашла, что ответить.
«ЭКЗАМЕНАЦИОННЫЙ ЛИСТ
Книппер Марина Александровна
Сочинение —хорошо.
История —удовл.
Английский язык —неуд».
Последняя строчка, как приговор. Я разжала кулак —ветер подхватил клочок бумаги и, кружа, понес в сторону Кремля. Быть может, ветер бросит листок под ноги седеющему, но все еще привлекательному президенту, тот поднимет его и, прочтя, с досадой покачает головой: «Эх, не поступила Марина. Не могла английский сдюжить».
Воспоминание об экзамене по английскому было мучительно: My name is Marina. I was born in Izuminsk. My mother is a teacher. My father is a fireman и т. п. В Изюминске мне этого хватало, а здесь…
«Прощай», — шепнула я юноше Михайло и, выйдя за ворота, пошла вверх по улице, носящей мягкое, совсем не подходящее ей название: Моховая.
Поезд на Изюминск каждый день подходил к утреннему перрону, забирал пассажиров, ждал меня, и отправлялся, так и не дождавшись.
В журнале, обнадеживающе-толстом, с простым, всем понятным названием «Работа и зарплата», я нашла вакансию: «Продавец-консультант. Зарплата 30 тысяч рублей. Жилье предоставляется».
Жилье —это однокомнатная квартира в Свиблово, заставленная кроватями, завешенная тряпками. Здесь уже жили три девушки, и я должна была стать четвертой.
— Хозяйка просит двадцать восемь, — сообщила Ирина Мухамедовна, представившаяся директором компании. — Двадцать восемь на четыре —семь тысяч. С первой зарплаты рассчитаешься.
— Хорошо, Ирина Мухамедовна, — сказала я.
— Ну, устраивайся. Девочки помогут. А я побежала.
Хлопнула металлическая дверь.
Девочки смотрели на меня настороженно. Одна —высокая, стройная, с открытым красивым лицом, обрамленным русыми волосами, вторая —полнокровная толстушка, в моем городке ее бы назвали бой-бабой.
Из кухни вышла третья, с виду несколько старше своих товарок, худая и плоская.
— Проходи, чего стоишь, — сказала она. — Не бойся, мы не проститутки.
Ее подруги захихикали, я растерянно молчала.
— Меня Илана зовут, — представилась самая старшая.
— Это, — кивнула на русоволосую красавицу, — Ольга. А это, — Жанна.
Толстушка кивнула.
— Тебя, рыжая, как звать?
— Марина.
— Откуда ты такая?
— Из Изюминска.
Девчонки снова захихикали.
— Ой-ой, как смешно, — одернула их Илана. — Сами-то откуда? Ты, Марина, как я погляжу, совсем еще ребенок.
— Почему?
— По кочану и кочерыжке. Тебе очень повезло, что здесь не бордель, а Ирина Мухамедовна —не мамочка —сутенерша.
— Иланка, да она, похоже, и слов-то таких не знает, — сказала Ольга. У нее был несколько тонковатый, но приятный голос.
— Каких слов?
— Ну, бордель, сутенерша…
— Не знаешь?
Илана посмотрела на меня.
— Нет, — призналась я.
Три товарки уставились на меня, как на розового слоника.
— И вправду, сущее дитя, — проговорила толстушка, у которой голос, как и положено, был низкий и грудной.
— Сколько тебе лет? — спросила Ольга.
— Восемнадцать, — соврала я: на деле тогда мне едва исполнилось семнадцать.
Жить в Свиблове было легко и беззаботно. Девочки опекали меня, особенно Илана, у которой (мне по секрету сообщила Ольга) в забытой Богом липецкой деревне осталась дочка одного возраста со мной. Вообще, все три мои соседки приехали из медвежьих углов широкой нашей страны.
По вечерам мы усаживались каждая на свою кровать, и, хрустя чипсами либо попкорном, смотрели по DVD фильм или мультик, что попадалось под руку. Шевелились занавески, ползала по ним кудрявая тень, и почему-то приятно было знать, что тень эта от могучего тополя за окном, в ветвях которого застрял ветер.
Когда фильм заканчивался, Илана выключала компьютер:
— Спать.
Но слово за слово —начинался разговор, интересный и привлекательный для меня. Я никогда не вступала в него, просто слушала.
Говорили девочки о мужиках. О том, как эти мужики —Олеги, Сережи, Эдики, Стасы, даже какой-то Гоги, с которым Жанна познакомилась в Сочи, любили их, обманывали, женились на них, разводились… Иногда Ольга или Жанна допускали в своих рассказах такие подробности, от которых у меня загорались уши, и мне казалось, что они светятся в темноте, как фонарики.
— Полегче, здесь ребенок, — прерывала Илана.
Ребенком она называла меня.
И неизменно к концу разговора, когда у подружек начинали слипаться глаза, а язычки —прилипать к нёбу, они приходили к выводу —мужики —козлы, но следующим вечером вновь говорили об Олегах, Стасах, Эдиках…
А что же работа? Работа была не сложная, хоть и довольно нудная. Когда я, по выражению Ирины Мухамедовны, втянулась, дни, недели и месяцы полетели быстро. Так первоклассник торопится проглотить поскорее нелюбимую манную кашу: раз —и тарелка пуста.
По-настоящему —во всех подробностях ощущений и чувств —мне запомнился первый день моей работы, когда ранним утром я приехала в офис, желтый двухэтажный дом, расположенный в одном из переулков на Чистых Прудах.
Рядом с массивной металлической дверью —блестящая табличка: «Компания «Чистая Жизнь», а под табличкой —небольшой прибор с кнопкой. Я уже знала, для чего он предназначен, и надавила кнопку.
— Кто? — заспанный голос охранника.
— Марина Книппер. Я здесь работаю.
— Секунду.
Секунда тянулась медленно; мне начинало казаться, что дверь никогда не распахнется, и я так и буду стоять перед ней так долго, пока не превращусь в истукана. Но истукан на пороге, похоже, никому не был нужен: щелчок! — дверь отворилась. Я вошла.
Недлинный широкий коридор, желтый цвет линолеума, желтый свет плафонов… Почему здесь все такое желтое? Несколько дверей, настежь открытых. Юноши, одетые в костюмы-двойки, при галстуках, девушки в красивых платьях —туда-сюда по коридору, из одной двери в другую. Суета, как в улье.
— Молодой человек, — остановила я белобрысого юношу, с удовольствием покатав на языке это московское обращение «молодой человек».
— Вы по поводу работы? — бросил он, смерив меня, как мне показалось, неодобрительным взглядом.
— Я уже здесь работаю. Мне надо к Ирине Мухамедовне.
На лице парня промелькнула заинтересованность.
— Ирина Мухамедовна в седьмом кабинете. Там.
Он махнул рукой в конец коридора.
— Спасибо.
Я двинулась к двери с золотистой табличкой: «Чистая Жизнь. Администрация».
— Удачи, — крикнул мне вслед парень.
Я не обернулась и не ответила. Белобрысый мне не понравился. Нет, внешне он был очень даже ничего: подтянутый, аккуратный, но с лица его сквозило желание всем понравиться, всем угодить.
— Проходи, Марина.
Ирина Мухамедовна сразу узнала меня.
— Здравствуйте.
— Проходи. Присаживайся.
Я опустилась в мягкое кресло, обитое черной матовой кожей.
— Выучила?
Я кивнула.
— Давай сюда листок.
Я протянула Ирине Мухамедовне тетрадный листок, исписанный ровным подчерком. Этот листок мне дала Илана.
«Заучи эту дребедень, — сказала она. — В нашей работе —это самое главное».
— Хорошо, — толстые пальцы Ирины Мухамедовны сомкнулись над бумажкой, и та исчезла, как у фокусника в цирке.