Они говорили о своих отцах, о своем хозяйстве, об их баталиях с филистимлянами, вступали в религиозные дискуссии, молодившие и обострявшие ум стареющего царя. И Давид успокаивал омраченную душу царя песнями о величии Яхве, о его справедливости, о его сострадании к одиноким и угнетенным, о его искупительной милости к тем, кто находится в духовной и всякой иной нужде. И Саул лил сладкие слезы, обретая утешение в Давиде и чувствуя возможность прощения для себя. И возродился Саул, благодаря высокому искусству молодого воина-псалмопевца.
Если Саул нашел в Давиде родственную душу, то Ионафан обрел в нем любимого наперсника и друга. Один был зеркальным отражением другого. Они бились бок о бок в сражениях, близость гибели дополнительно питала их пылкое молодое жизнелюбие и способствовала их прирожденной душевной тонкости.
Магия личности Давида и его песнопений, утишавшая муки усталого царя и укрепившая дух в царевиче, чудесным образом преобразила дом Саулов. Оба они искренне полюбили Давида. Близость между царем и Давидом стала столь тесной, что когда Саул снова возглавил свои войска, Давид сопровождал его в качестве царского оруженосца, а желая возвестить о принятии Давида в царскую семью, Саул оказал Иессею особую честь, посетив его хозяйство в Вифлееме, где он сказал, обратившись к глубоко растроганному отцу:
— Пусть Давид останется у меня на службе, ибо он нашел благоволение в глазах моих.
Со временем народ услышал о Давиде, сотоварище Ионафана, доверенном лице Саула, сражавшимся рядом с их помолодевшим царем.
Израильтяне узнали его псалмы, стали их петь, работая на полях или принося жертвы Яхве. Самуил же размышлял надо всем этим и поражался.
А народ заговорил также о боевом искусстве и отваге юноши, о том, как он метко стреляет из кожаной пращи. Давид носил гладкие округленные камни в пастушьей сумке на боку. Он умел безошибочно поразить филистимлянина камнем в лоб и отскочить на безопасное расстояние, раньше чем враг сможет ему отомстить. В отличие от филистимлян и многих израильтян, Давид пренебрегал тяжелым вооружением ради скорости и ловкости перемещения. Его способность бежать быстрей врага с лихвой восполняла сомнительное преимущество тяжелой кольчуги и медного шлема. Кроме того, израильские доспехи и оружие были низкого качества и худо служили Давиду в рукопашных схватках с филистимлянами.
Со временем народ стал слагать легенды об удивительной меткости Давида; в них сочеталась реальность с вымыслом и гиперболами, как это свойственно величественному фольклору любого народа. Согласно легенде, Давид вступает в единоборство с филистимским гигантом из Гефа по имени Голиаф ростом более девяти футов. Он побеждает отлично вооруженного и дотоле непобедимого воина с помощью всего лишь пращи и обращает великана в бегство.
Вполне возможно, что Давид был лучшим в Израиле единоборцем, поскольку известно, что такой вид состязаний существовал во времена Давида и у хананеев, и у филистимлян. Нет сомнений в его боевом мастерстве. Его ратные свершения в конце концов затмили подвиги Саула и Ионафана настолько, что женщины Израиля, работая или танцуя на праздниках, пели народную балладу:
Саул победил тысячи,
а Давид — десятки тысяч![9]
Саул тоже слышал эту песенку, и злые демоны, которых Давид в свое время обуздал, снова разбушевались и стали терзать царя с утроенной яростью. Не существует зла большего, чем то, которое разрушает узы глубокой любви и доверия между мужами.
Самуил прознал об этом. Конечно, он уже был не в силах повернуть историю вспять. Но наконец-то он обрел посредника, с помощью которого его пророчество о низвержении Саула и его дома вполне может осуществиться.
Глава 3
КУРОПАТКА В ГОРАХ
Царь Саул все больше предавался своим безумным фантазиям. Его подозрительность нарастала с каждым днем. Его успехи в деле создания нации продолжали питать ненависть Самуила. Бог вручил ему огненный меч Иисуса Навина, а потом внезапно покинул его. Как в свое время Моисей на горе Нево, Саул дал Израилю то, что обещал, но и ему не дано было вкусить сладких плодов победы. Агнец, которого он сам привел в сердцевину своего дома, оказался змеем.
— Давиду они приписали десятки тысяч, а мне только тысячи, теперь ему недостает лишь царства.
Саул с ужасом вспоминал пророчество Самуила, которое он так легко вытеснил из памяти накануне Михмаса:
— Но теперь не устоять царствованию твоему!
Гордый человек, которому другие приносят зло, может найти утешение в своей нравственной правоте. Но легко ли ему не замечать презрения других? Саул воображал, что его неотступно преследуют, и воображал это с таким упорством и одержимостью, что наваждение принимало черты реальности. В измученном мозгу царя Самуил и Давид сливались воедино. Саул убедил себя, что Давид несет смертельную угрозу ему и его трону и непременно воспротивится законной преемственности Ионафана. Он поражался тому, как может сам Ионафан не замечать столь очевидной опасности.
В те времена мужи, близкие по духу, давали друг другу клятву верности и дружбы, несравнимые с лукавым пустословием наших дней. Дружба Ионафана и Давида была воплощением обоюдной мужской любви, близости, основанной на общих переживаниях и смертельных опасностях, на взаимном восхищении благородных и тонких душ. Это было безоглядное доверие друг к другу, лишенное и тени обидчивого честолюбия, завистливости или ревности. Нам не дано до конца понять такую привязанность, ибо мы живем в эпоху, когда людьми движут своекорыстные интересы, в которых нет места чести.
В древнем Израиле существовало конкретное слово для обозначения такой привязанности, которая возникла между Давидом и Ионафаном: «хесед» (преданная любовь). Это слово обозначало уникальность связи между Яхве и его народом, и его распространяли на отношения между людьми. «Хесед» закреплялся специальным личным заветом, обязательством, которое давалось в присутствии Господа. В других восточных обществах такие личные обязательства ритуально скреплялись кровью. В Израиле стороны, заключающие союз преданной любви, обменивались одеждой или оружием, что символизировало высокие качества каждого из друзей.
Таким образом Давид и Ионафан заключили свой завет дружбы — нерушимое обязательство между двумя сынами Израиля, исключавшее даже намек на какое бы то ни было своекорыстие. Но в искаженном представлении Саула этот «хесед» казался свидетельством вероломного замысла сына Иессея узурпировать трон.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});