Как ни был Раф ошеломлен, он все же заметил, что в руках визитер бережно держит картонную коробку, на которой готическим шрифтом было написано волшебное слово "Будвар". И понял тогда Раф, что этим утром он повстречался с чудом.
Раф радостно вздохнул и без малейших раздумий сделал шаг назад, не без приятности склонил голову слегка набок и молча, жестом руки, пригласил дорогого гостя пройти внутрь квартиры.
Ни визитер, ни Раф, пока шли в гостиную, не проронили ни слова. Лишь усадив обладателя генеральских галифе в знаменитое кресло, якобы подаренное Ильичем бомбисту Соломону Шнейерсону, Раф… о, нет, мы не в силах пропустить едва ли не самое главное!
Современный автор иногда с удовольствием отдает дань многословному девятнадцатому веку, когда какой-нибудь средний литератор — в соответствии с беллетристическими законами того неторопливого времени — уделял описанию мебельной обстановки и мельчайших деталей одежды главного действующего лица не менее пяти страниц бесценного романного пространства.
Вооружимся же и мы терпением.
Итак, был открыт сервант, сняты с полки блеснувшие серебристо-голубыми искрами высокие хрустальные бокалы.
После суетливых поисков был найден специальный нож для открывания бутылок, и только когда был вскрыт картонный ящик, и расторопно извлечены и откупорены бутылки, и разлит выпущенный на свободу янтарный напиток, и пышная пена окутала бокалы, и были подняты эти бокалы, и был сделан первый глоток, перехвативший сухое горло мучительно-сладостной судорогой, а глаза подернулись томной влагой, а в серенькое утро проник ранний солнечный луч, а душа размякла, будто это и не душа бестелесная, а плоть, которую в деревенской бане парят можжевеловыми вениками, лишь тогда было произнесено первое слово.
И слово это было "Да…".
Произнес его незнакомец.
Произнес и замолчал.
Начитанный и осторожный Майский-Шнейерсон нижним нюхом почуял, что утро совсем уж необычное, и поэтому горячиться и поторапливать события не стал. Это было бы, по его мнению, не только не разумно, но, очень могло статься, и опасно.
В сущности, словом "да" — "Да будет свет" — начинается Библия.
И словом "да" кончается один великий роман, написанный свихнувшимся от собственной гениальности ирландцем, который до смертного своего часа уверял окружающих (как правило, безуспешно), что нормален.
Гость, подавляя икоту, сделал глубокий вдумчивый глоток, вытер губы тыльной стороной ладони, и сказал глухим низким голосом:
— Да… такие вот дела.
Раф пожал плечами. Слова гостя ничего не прояснили. Но пиво, пиво! Оно было превосходно. Ах, знал бы Рафаил Шнейерсон, где его варили! И кто!.. Вкус вкусом, но вот рецепт!..
— Да, — еще раз произнес странный незнакомец и искоса посмотрел на Рафа, — да, такие вот дела, любезнейший Рафаил Саулович…
И в эту минуту гость произвел пальцами левой руки, свободной от пивного бокала, некое загадочное движение, которое смотрелось, как бы это поточнее сказать… словом, нехорошо оно смотрелось, очень нехорошо!
И Раф испугался.
Потому что понял… Существует оно. Это неведомое, страшное… И всё — правда. Правда, что есть некие силы, которым подвластно всё. Или почти всё. Никакой он не генерал, этот странный гость. Несмотря на убедительные штаны с лампасами.
"Чёртова Рогнеда! Проклятая лысая баба! Окаянная фокусница! Вызвала чёрт знает кого!" — подумал Раф. От страха он уже позабыл, что сам же всё это и затеял.
— Простите, с кем имею честь?.. — нашёл он, тем не менее, силы, чтобы задать вопрос.
Гость, казалось, был озадачен. Он пожал плечами, к чему этот нелепый вопрос, мол, неужели и так непонятно?
— А почему это вы двери не открываете? — спустя минуту спросил чёрт. — Я всю ночь, пока вы распутничали с юной девой, звонил в дверной звонок, но, увы… Увлекающийся вы человек, Рафаил Саулович.
Раф с достоинством наклонил голову: не упорствовать же ему, в самом деле, отрицая очевидное.
— Кстати, как вам мое пиво? — забеспокоился гость.
Раф должен был признать, что пиво отменное.
Чёрт ответом был явно удовлетворен.
— Это потому, что оно волшебное… — объяснил он.
— Сейчас для меня любое пиво — волшебное.
— Его готовили настоящие чехи… Да, настоящие чешские пивовары, — гость затуманился, — абсолютно настоящие… только мертвые.
"Вот так клюква, — ужаснулся Раф, — пить или не пить?"
— Вы не ответили. Почему вы не отпираете дверей? — мягко, но настойчиво спросил гость.
— Я думал, это рвется генерал, страдающий бессонницей…
— Генерал? — быстро спросил гость. — Какой такой генерал?
— Да есть тут один, — понизил голос Раф, — делом не дает заниматься, каждую ночь в дверь ломится, ему, видите ли, не спится… Ну, пустил бы я его, и что? Он бы на меня накричал. В свою очередь я бы у него поинтересовался, зачем он набивается в гости в неурочный час… да еще без пива. Он бы меня ударил. Я бы его спустил с лестницы… Кому это надо?
Гость кивнул, признавая, что это, действительно, никому не нужно.
После вчерашнего и позавчерашнего Раф медленно приходил в себя. Он попытался построить грамотную фразу, но ему это не удалось.
— А вы по какому… э-э-э, ко мне делу?
— Я-то?
Гость опять затуманился. Казалось, он не решается сказать что-то чрезвычайно важное.
Раф ждал.
Наконец гость произнес:
— Тут ваш друг сказал, что у вас, Рафаил Саулович, душа никуда не годится. Он еще назвал вашу душу поганенькой… К этому точному, совершенно объективному определению невозможно придраться. Поганенькая, чрезвычайно поганенькая у вас душа. С такой душонкой, батенька, вас даже в ад не пустят… Уж поверьте мне. Уж кто-кто, я-то знаю… Такая вот петрушка. У вас есть три пути. Первый — поменять шкуру…
— Как это? — вытаращил глаза Раф.
— Вы же поняли, откуда я?
— Боюсь, что да, — просипел Раф, у него вдруг пересохло в горле.
— Слава Бо… — тут гость спохватился и удрученно покачал головой. — Вот видите, к чему приводит постоянное общение с людьми… О чём я говорил? Ах, да, поменять шкуру… А что? Милое дело! Сдерем с вас старую шкуру и вмонтируем вас в новую, хорошую, добротную, прошедшую капитальный ремонт. И станете вы, как новенький. Дадим вам новое имя, новую легенду… Я бы советовал вам согласиться…
— А старую куда денете?
— А это, как обычно… Продубим её, хорошенько пронафталиним, потом в гардероб к чертям собачьим, на вешалку! Чтоб отвиселась. Потом слегка реконструируем, подлатаем, немного изменим внешние черты и опять пустим в дело. Таков порядок. Несколько столетий будем гонять вашу старую шкуру туда-сюда, покуда не износится.
— А потом?..
— Спишем…
Рафа передернуло. Каким бы ни было его тело, ему не хотелось, чтобы с его шкурой обращались таким варварским образом. Он вспомнил, сколько времени, сил и терпения он в свое время отдал тренировкам.
— Но ведь мое тело, в сущности, это и есть я! Душа и тело едины…
— Вы в этом уверены? — усмехнулся гость.
— А второй путь?
— Не понимаю, чем вам не нравится первый… Пожили уж, довольно с вас. Ну, да ладно. Второй путь — это путь имманентный…
— То есть внутренний? — переспросил Шнейерсон.
Гость покивал своим шутовским колпаком.
— Приятно иметь дело с образованным человеком…
Раф опять с достоинством наклонил голову.
Незнакомец произнес сурово:
— Вот примерно месяц назад вы посетили места в Подмосковье, связанные с вашим детством… Было такое?
Раф отвел глаза. Спрашивает, упырь проклятый, было ли такое? Будто не знает. Было, чего уж там. Было, было. Еще как было!
В середине июля, прекрасным солнечным днем, поддавшись внезапному порыву, или лучше сказать, чтобы вызвать, возродить в себе угасающие творческие импульсы, Раф побывал в Новогорске, дачном местечке, где когда-то его родители на лето снимали дачу.
Шнейерсону захотелось, умильно грустя и вспоминая счастливые далекие дни, побродить по полузабытым местам… Ах, как славно ему было когда-то здесь, в этом райском подмосковном уголке… Когда вся жизнь была еще впереди, и жизнь эта представлялась необыкновенной, прекрасной…