Читать интересную книгу … и компания - Жан-Ришар Блок

– Верно, – засмеялся старик, – гораздо лучше было бы, если бы Турок ставил диагноз Бришэ, а не Бришэ – Турку.

– И диагноз и припарки!

Элен поднялась, опустила тарелку на мраморные плитки перед камином, выпрямилась во весь рост и отряхнула синий полотняный передник. Господин Лепленье бросил в сторону дочери острый взгляд и лишний раз убедился в безупречной гармонии всего ее облика, который, в его глазах, несколько проигрывал оттого, что она была его дочерью и он по этой причине не мог мирно наслаждаться ее обществом.

«Если бы он понимал, что меня не нужно ни хвалить, ни воспитывать, он был бы лучшим из отцов», – говорила Элен. Однако лукавый постоянно нашептывал старому джентльмену как раз те самые похвалы, как раз те самые неуместные поучения, которые любая дочь с трудом выслушивает от родного отца. Господин Лепленье был достаточно топок, но тонкость его годилась для чего угодно, только не для домашней дипломатии. Поэтому старик обычно отступал перед шквалом, вызванным им же самим, и, не постигая природы этой бури, любовался всеми ее проявлениями. Ибо превосходство его дочери было для него единственно бесспорным положением, хотя обращался он с Элен будто с девочкой, как и следует отцу и умудренному жизненным опытом старцу.

Он догнал Элен в саду. С неразлучной тросточкой, держа под мышкой томик стихов, в шали и в соломенной шляпке, она направлялась к своему любимому уголку в сосновой рощице.

– Я уже, кажется, говорил тебе, крошка, что встретил этого толстого Зимлера – того, что ходит в коричневом сюртуке, такой… в очках… он еще явился к нам с визитом в тот день, когда негодяй Бришэ приходил лечить Турка. Нет, правда, ты его не помнишь?

Встревоженная мадемуазель Лепленье остановилась. Ее отец был слишком равнодушен ко всему на свете, чтобы так упорно говорить о чем-нибудь, кроме себя и своей дочери. Но он был упрям и способен для собственного удовольствия самым злодейским образом посягнуть на свободу ближнего. Он добавил с торжественной медлительностью, подчеркивая каждое слово:

– Разве ты не помнишь, когда мы ехали в фаэтоне по Эпинскому лесу, мы еще их встретили: его и всех его родичей свалило в канаву возле лесной сторожки?

«И вовсе не возле сторожки, а в ста метрах от водоема, – подумала мадемуазель Лепленье. – Куда он все-таки клонит?»

Она вдруг почувствовала в словах отца посягательство на нее самое и на ее день, ее драгоценный обычный день.

– Ну так вот, я видел его на той неделе и сказал, что, если он заглянет к нам в воскресенье, и ты и я будем рады его видеть.

Волна горячей крови бросилась в лицо мадемуазель Лепленье.

– У вас прямо какая-то страсть вмешивать меня в ваши знакомства, в ваши приглашения. Я тысячу раз просила избавить меня от новых людей. Мне совершенно нечего делать с этим молодым человеком, и ему совершенно незачем меня видеть. Один раз я его уже видела, и надеюсь, с меня хватит. А вы вечно, вечно причиняете мне новые заботы.

– Но, дорогая моя, не понимаю, какая для тебя забота, если я пригласил к нам этого славного эльзасца? Это же никого ни к чему не обязывает.

– Всех ко всему обязывает. Вы отлично знаете, что пригласили его не к себе, а ко мне, раз вам взбрело в голову припутать к этому делу меня. И если я буду с вашим гостем не так любезна, как вам хочется, признайтесь, вы будете пилить меня целый месяц.

Элен не притворялась. Ничто так не раздражало ее, как необходимость видеть новые лица, – пожалуй, даже больше, чем посягательство па ее свободу, которой она при необходимости могла и поступиться. И особенно возмущало ее то, что отец обычно избирал в таких случаях самые окольные пути.

Господин Лепленье обиженно развел руками: тут, дескать, доводы разума бессильны.

– Если бы я только мог предположить, что вызову такую бурю…

Элен твердым шагом направилась к дому, сняла в прихожей шляпу, шаль и бросила в угол тросточку. Ее отец в смущении постоял перед длинной узкой грядкой, где зацветали поздние осенние розы, буркнул для приличия что-то себе под нос и с достоинством удалился в свой кабинет, где утопил в послеобеденной дремоте последние угрызения совести.

Отец ни па минуту не сомневался, что, вводя в дом Жозефа Зимлера, он доставит дочери неприятность. Элен сотни раз объясняла ему, почему она избегает встречаться с людьми, и сотни раз он находил ее доводы весьма разумными. Да и пригласил-то он Жозефа только потому, что случайно встретил на улице и поддался нелепой фантазии. Но до последней минуты он успокаивал себя, что все обойдется, хотя и сам не особенно верил в это. Однако всякий раз история повторялась заново. При всем уважении к дочери старик поступал по-своему.

Поэтому, когда ничем не смущаемый храп донесся до лестничной площадки, Элен, этажом выше, подсела к роялю, чтобы излить свою досаду в бесконечных музыкальных пассажах.

Если тут пострадал Мендельсон, то повинен был в этом прежде всего его слишком податливый талант. Он получил по заслугам. Он дает вам толчок, а вы приписываете другим то, чем обязаны композитору. Если разражается гроза, он у нас всегда под рукой, чтобы очистить атмосферу и взять свое.

Когда мадемуазель Лепленье сочла, что атмосфера достаточно очистилась, она осторожно опустила крышку рояля, а вовсе не хлопнула ею в сердцах, так как относилась с величайшим уважением к этому носителю чистых радостей.

Подсев к письменному столу, она, не отрываясь, твердым размашистым почерком, то выводя отдельные буквы с неожиданной точностью легкой японской кисти, то атакуя бумагу с яростью графики Калло,[15] набросала следующее письмо:

«Дорогая Ренэ!

Мой бесценный и превосходный папочка заснул сейчас в своем кресле, он спит сном праведника, и Вы никогда бы не догадались, услышав его мирный храп, какую скверную шутку опять сыграл со мной мой коварный родитель.

Дело в том, что он нашел себе новую забаву в лице некоего несчастного эльзасского семейства, которое война прогнала с насиженных мест и которое теперь у нас в Вандевре приобрело маленькую ткацкую фабрику. Он подобрал их, как подбирает все, что попадается на его пути, и тут же решил им покровительствовать.

Все бы могло обойтись вполне благополучно, как и прочие его фантазии, но боюсь, что он не удержится в рамках благоразумия и начнет приглашать их ко мне одного за другим.

Я отлично понимаю, что ему, бедняжке, весьма наскучило мое общество и одиночество, прерываемое только Вашими случайными и короткими наездами. Я все готова сделать, лишь бы его хоть немножко развлечь. Слава богу, мне удалось убедить папу, что вовсе не грех оставлять меня дома одну. Клуб, охота, любимые его собаки и четыре фермера, с которыми он может ссориться и спорить, его предвыборные хлопоты в прошлом году, чтение «Монитора»[16] после обеда и «Философического словаря»[17] после ужина в совокупности с «Воспоминаниями республиканца», которые он пишет и обязательно читает мне вслух, очевидно во искупление моих грехов, и которые я вынуждена слушать как откровение, – все это вкупе занимает, конечно, несколько часов в день. Но только один господь бог да женщина знают, как изобретательны мужчины по части ограждения своего досуга и каким бременем они умеют быть для нас. Глубочайшая праздность ума и тела, в каковой пребывает большинство мужчин нашего круга, не перестает меня поражать. На их месте любая женщина зачахла бы. Самая последняя дурочка рядом с ним кажется идеалом трудолюбия, – ведь для нас сама жизнь сопряжена с такими испытаниями, которых не выдержали бы три четверти представителей сильного пола.

Впрочем, будем справедливы. Мой отец едва ли не единственный живой человек среди всех знакомых мне мужчин. Я ценю его, и я права. Кстати, этим и объясняется, почему он так действует мне на нервы. Сколько раз мы с Вами, дорогая, приходили к выводу, что если дочь начинает уважать своего отца, то немножко придирчивости не помешает, иначе они оба станут непереносимо смешными. А ведь Вы прекрасно знаете, что папа достоин всяческого уважения. Если бы я, в возрасте мамы, встретила его, я вышла бы за него замуж, не колеблясь; думаю, что даже с большей охотой, нежели она. Но боже мой, как бы мне с ним было скучно! Нет, и впрямь с моим характером я наверняка останусь старой девой. А это докажет только то, что мужчины ужасно глупы. Вы одна, мой бесценный друг, знаете, что я самая покладистая женщина в мире.

Если бы мужчины знали, как мало мы от них просим! Только искренности и тепла. Какая женщина не удовлетворится этими двумя кладами?

Но нет! Надо же было вмешаться сюда дьяволу. Мужчины почему-то стараются покорить нас своими физическими достоинствами, а более тонкие – умом.

О, конечно, ум в небольших дозах необходим для общения. Но нам нужно все, только «все» достойно нашего внимания. Имею в виду пресловутый мужской интеллект, творческий и оплодотворяющий, – ведь должен же он где-то существовать, раз стоит мир; но что-то я его не встречала. А с их мужской точки зрения, ум – это знание хронологии в школьном объеме, уменье вести светский разговор, как того требует хороший тон, наравне с умением ловко завязывать галстук. Но как этот внешний блеск приложим к жизни, ей-богу не понимаю!