Еврей не ждал меня так рано: он звал в семь, а тогда было еще только пять часов. Я рассказал ему, в чем дело, и попросил дать мне чего-нибудь поесть. Моисей был человек бесценный: он умел все, ему были под силу любые ремесла. Он сразу же принес мне самый лучший обед, какой только можно сыскать в Константинополе, то есть вареного цыпленка, рис с шафраном и пирожное, потом подал душистый кальян с превосходным табаком.
Я возлежал на диване, как вдруг вошел Моисей и за ним женщина, закутанная в плащ и покрывало. Он сразу же запер за собой дверь. Воображая себе, что это моя богиня, которая решилась предстать предо мной в виде простой смертной, я вскочил с дивана и начал раскланиваться, но Моисей остановил меня.
– Не стоит тратить времени, – сказал он.
– Да я и не намерен.
– Вы ошибаетесь. Это не госпожа, а служанка.
– Ага! – сказал я с сожалением.
– Послушайте меня, – сказал Моисей, – оставьте это, пока еще можно, вы пускаетесь на дело, опасное везде, а в Константинополе и подавно. Мне заплатили, чтобы предложить вам свидание, я и предложил, но ни за что на свете не приму на себя ответственности за то, что может с вами случиться.
Я вынул кошелек и, высыпав на руку половину того, что в нем было, подал Моисею.
– Вот, – сказал я, – несколько цехинов в знак признательности за то, что ты исполнил это поручение, и в доказательство, что я отступаться не намерен.
– Так и быть, – сказал Моисей, отвязывая покрывало и верхнее платье женщины, которая почтительно стояла у дверей, не понимая того, что мы говорили, – наряжайтесь, и дай бог вам выпутаться из беды, в которую сами лезете.
Признаюсь, что я немножко поколебался, увидев, что надо закутаться в это платье, в котором мне, как мумии, невозможно будет действовать руками. Но я зашел уже слишком далеко, отступить было бы стыдно, и я очертя голову продолжал свое опасное предприятие.
– Научи же, что мне теперь делать? – сказал я.
– Ступайте за невольником, который поведет вас, а главное, молчите. Одно слово – и вы погибли.
Все это было не очень весело, но уж так и быть, я на все решился. Читатели уже видели, что я не труслив, и притом меня тянуло любопытство, столь свойственное молодым людям. Я прикрыл свой мичманский кортик, надел платье и покрывало, и в этом костюме, скрадывающем все формы, походил как две капли воды на ту, которая уступила мне свою одежду. Это я угадал по взгляду, которым мы с Моисеем обменялись.
– Ну, а теперь что мне делать? – спросил я, нетерпеливо желая узнать, к чему все это меня поведет.
– Пойдемте со мной, – отвечал Моисей, – и только ради бога…
Он приложил палец к губам.
Я кивнул, отворил дверь и, сойдя с лестницы, очутился в магазине.
Там ждал нас черный невольник. Обманутый моим нарядом, он сразу же побежал отвязать осла. Турчанки обыкновенно ездят на ослах. Моисей почтительно проводил меня до дверей, помог мне сесть в седло, и я пустился в путь, не зная, куда меня везут.
Глава XVI
Мое путешествие продолжалось минут десять, я не узнавал ни одной из улиц, по которым ехал. Наконец мы остановились у довольно большого дома. Провожатый мой отворил ворота, я въехал, и он опять их запер. Я очутился на квадратном дворе, видно хорошо знакомом моему ослу, потому что он сам пошел прямо к двери, напротив ворот. Я хотел было соскочить, но невольник стал на одно колено, чтобы другое послужило мне вместо ступеньки, и подставил мне голову, чтобы опереться на нее рукой. Я последовал принятому порядку, потом, видя, что невольник хочет ограничить этим свои услуги и собирается вести осла в конюшню, я показал ему повелительным жестом, чтобы он шел вперед. Он сразу же повиновался с почтительностью, доказывавшей его привычку к языку жестов.
Предосторожность была не лишней. Я бы никогда не выпутался из лабиринта комнат и коридоров, по которым вел меня невольник. Между тем я посматривал вокруг себя, чтобы опознаться, в случае, если придется поспешно удаляться, и по множеству слуг и стражей, которые мелькали мимо меня, как тени, или стояли неподвижно, как статуи, я догадался, что нахожусь в доме какого-то знатного турецкого барина. Наконец отворилась дверь в комнату, светлее и лучше убранную, чем все прочие. Проводник мой впустил меня туда, затворил двери, и я очутился перед девушкой лет четырнадцати или пятнадцати, которая показалась мне совершенной красавицей.
Прежде всего я запер дверь позолоченной задвижкой, повернулся и стоял несколько секунд неподвижно, вне себя от удивления и радости, пожирая глазами фею, которая как бы волшебным жезлом отворила мне двери этого очарованного дворца. Она лежала на шелковых подушках, на ней был кафтан из розовой шелковой ткани с серебряными цветочками и верхнее платье из белого штофа с золотыми цветочками, стянутое в талии и вырезанное на груди, длинные рукава этой ферязи висели позади, и под ними – рукава белой шелковой газовой рубашки, которая была застегнута на груди бриллиантовой запонкой. На голове у девушки был колпак, прелестный головной убор турчанок, который состоит из бархатной шапочки алого цвета с золотой кистью и надевается набекрень. Волосы на виске, выбивавшиеся из-под колпака, были приглажены, и в них заткнут букет из драгоценных камней, сделанных в виде цветов, жемчужины изображали померанцевые цветы, рубины – розы, бриллианты – жасмины, а топазы – жонкили. Волосы красавицы длинные, каких у нас никогда не видно, падали бесчисленными косичками до вышитых золотых туфель. Что касается лица, то ее черты были совершенно правильными: это была греческая красота во всем своем строгом и прелестном величии: лицо с большими черными глазами, носом Аполлона и коралловыми губами.
Само собой разумеется, что я рассмотрел все это одним взглядом.
Красавица между тем протянула вперед головку, согнув шею, как лебедь, и устремив на меня беспокойный взор. Я вспомнил о странном своем наряде и догадался, что она сомневается, точно ли я тот, кого она ждала. Я в ту же минуту разорвал, сбросил с себя платье и покрывало и очутился в своем мичманском мундире.
Прекрасная гречанка встала, пошатываясь, и, протянув ко мне руки, вскричала:
– Ради бога, спасите меня!
– Скажите мне, кто вы и от какой опасности я должен спасти вас? – вскричал я, подбегая, чтобы поддержать ее.
– Кто я? – сказала она. – Я дочь того, кого вы встретили, когда его вели на казнь, и вы можете спасти меня от опасности быть любовницей того, кто причиной смерти отца моего.
– Скажите только, что я должен делать? Я на все готов.
– Прежде всего вам надо знать, чего я боюсь и на что надеюсь. Я вам расскажу это в нескольких словах.
– Но не напрасно ли мы будем терять драгоценное время? Вы молоды, прекрасны, несчастны. Вы понадеялись на мое мужество и благородство, иначе бы вы меня не призвали. Чего же мне более?
– Теперь пока нам бояться нечего. Голова ичогланов по случаю праздника – в Серале, а в доме не спят, и бежать нам еще нельзя.
– Так говорите.
– Отец мой был грек, царской крови и богат. Это три преступления, которые в Константинополе стоят смертной казни. Голова ичогланов донес на него. Его взяли под стражу, меня продали, его отвели в тюрьму, меня – сюда, его приговорили к смерти, меня – к жизни. Одну матушку пощадили.
– О, я ее видел! – вскричал я. – Это, верно, она стерегла труп вашего несчастного батюшки?
– Да, да, – отвечала девушка, ломая в отчаянии руки. – Да, это наверняка была она!
– Мужайтесь! – сказал я.
– О, вы увидите при случае, что я мужественна! – сказала она с улыбкой, ужаснее слез. – Меня отвели к моему господину, к убийце отца моего, он запер меня в эту комнату. На другой день я услышала шум. Все еще надеясь, сама не знаю на что, я подбежала к окну: то отца моего вели на казнь!
– Ах, так это вы схватились за решетку, вы испустили горестный крик, который раздался в моем сердце.
– Да, это я, – отвечала она, – я видела, как вы при этом крике подняли голову и схватились за кинжал. Я угадала, что вы человек великодушный и спасете меня, если только сможете.