положить в повозку, надеясь, что лошади сами найдут дорогу домой (всегда находили). Потом Грета выкатывала его из одеяла и укладывала в постель. Я хорошо понимаю ее сильную привязанность к Рут и Черил и вспоминаю Фринта, его большие глаза, длинные ресницы, бархатный нос.)
Кто-то поднимается по лестнице. Эрнест Тиссен! Он едва ходит, какие уж там приставные лестницы, и ему очень тяжело, он хрипит, хватая ртом воздух.
Оуна бросается помочь ему преодолеть последние несколько ступенек.
Эрнест спрашивает, что мы делаем у него на сеновале. Вы ангелы? – спрашивает он. – Вы заблудились? Вы поможете мне помыться? Он задыхается, но все-таки урывками смеется.
Оуна помогает ему сесть на тюк.
Что вы, сучки, замышляете? – спрашивает он женщин (на еще более архаичном диалекте нашего архаичного языка).
Одряхлев телом и разумом, Эрнест Тиссен стал регулярно использовать бранные слова, и женщины не реагируют. Когда-то вежливый, сдержанный Эрнест, проработав весь день на пашне, под вечер, прихватив керосиновые лампы, чтобы было видно, куда бежать, на своем рапсовом поле играл в салки с покойной женой Анни и детьми.
Агата, тоже дыша с трудом, встает, подходит к Эрнесту (они двоюродные брат и сестра, одного возраста) и садится рядом с ним на тюк.
Ах, Эрнест, говорит она, стареем мы, правда?
Эрнест кладет голову ей на плечо, и она приглаживает его растрепанные седые волосы. Он спрашивает, не дьяволы ли эти женщины.
Нет, говорит Агата, мы твои друзья.
Он спрашивает, не замышляют ли женщины сжечь его сарай.
Нет, Эрни, говорит Агата, мы ничего не замышляем, просто женские разговоры.
Он, похоже, раздумывает, затем спрашивает, не поможет ли Агата ему помыться.
Мейал предлагает отвести Эрнеста в дом, помыть его, взять с летней кухни немного хлеба и колбасы, накормить Эрнеста, а остальное вместе с растворимым кофе принести на сеновал женщинам.
Проследишь, чтобы вода была теплой, но не горячей, не кипяток? – спрашивает Агата.
Мейал кивает и вместе с Эрнестом медленно спускается по лестнице.
Агата, уперев руки в бока, стоит на верхней ступеньке лестницы и смотрит. Там около крыльца растет мята, кричит она вслед. Можешь немного нарвать и добавить в теплую воду. Эрнесту понравится.
Агата подходит к окну и долго смотрит, как Мейал и Эрнест идут к дому. (Я вдруг понимаю, она прощается с Эрнестом, возможно, навсегда.)
Наконец Агата резко отворачивается и обращается к женщинам. Мы уйдем сегодня вечером, затемно, чтобы, нас не увидели в Хортице и Хьякеке, когда будем идти мимо. Согласны? – спрашивает она.
Женщины кивают.
Оуна интересуется у Агаты: А как насчет колоний за Хортицей и Хьякеке?
Агата хмурится. Каких еще колоний? – переспрашивает она.
Я и спрашиваю, отвечает Оуна. Каких колоний?
Сказать тут нечего, говорит Агата, мы не знаем, что за ними, мы там не были.
Мариша говорит: Значит, мы не знаем, увидят нас или нет, поскольку не знаем, кто еще может нас увидеть?
Да, говорит Агата. Но, пока темно, мы постараемся пройти как можно больше, а днем спрячемся и отдохнем.
А где мы спрячемся? – спрашивает Грета. – С упряжками, со скотиной, маленькими детьми, вечно пищащими цыплятами, а Грант еще будет постоянно называть свои числа?
Грета, нетерпеливо говорит Агата, ты же знаешь, у нас нет ответов на все вопросы. Мы никак не можем знать, где будем прятаться, с кем или с чем столкнемся, уйдя из Молочны. Давай не будем тратить время и топтаться на неизвестном.
Но это и значит думать, говорит Оуна. А мы хотим получить свободу, в том числе чтобы думать. На том, что, с нашей точки зрения, существует или истинно, топтаться не надо.
Агата не обращает внимания на Оуну. Что у нас еще есть в дорогу? – спрашивает она.
Ну, надо взять животных – свиней, коров, кур, чтобы не голодать, говорит Оуна, и, конечно же, Рут и Черил (Еще бы не Рут и Черил! – смеются женщины), кроме того, лошадей других женщин.
Нам также понадобятся корм для животных и чистое сено, добавляет Грета.
Но для чьих животных? – спрашивает Мариша.
Какая разница? – фыркает Саломея. Чтобы выжить, нам нужно взять животных.
Слово берет Мариша. Значит, у тебя нет моральных возражений против того, чтобы нам сделать все для выживания, даже если придется воровать? – спрашивает она Саломею.
(Мы с Оуной переглядываемся: Фринт.)
Конечно, нет, отвечает Саломея, кроме того, животные принадлежат не только мужчинам, но и нам.
Согласна, говорит Мариша. Но тогда не надо лицемерить, когда речь заходит о том, что в определенных обстоятельствах другие женщины делают, с их точки зрения, необходимое для выживания.
Спасти двух старых кобыл от продажи, предоставив свое тело недоразвитым братьям Кооп, не вопрос выживания, горячо говорит Саломея. (Значит, Саломея верит в эволюцию? – думаю я.) А вот животные, когда ты отправляешься в долгий, полный неизвестности путь черт знает куда, несомненно, вопрос выживания. Ты когда-нибудь слышала про Ноев ковчег?
А ты слышала про Марию Магдалину и ее друга Иисуса? – парирует Мариша.
Агата опять с трудом встает. Каждое ее слово источает яд. Я. Сыта. Этим. По горло. Хватит! Вы понимаете, что мы сегодня вечером собираемся бежать? Что нас много, логистика сложная, вариантов множество, а время уходит? Ради Господа нашего и бесценного Спасителя Иисуса Христа, пожалуйста, заткните глотки!
Оуна шепчет: Мы не бежим, мы не крысы, удирающие из горящего амбара, мы приняли решение уйти и…
Хлопнув ладонью по столу, другую руку Агата кладет на сердце и молча падает на свой табурет/ведро для корма.
Оуна бросается к матери. Прости, говорит она. Обещаю, я буду молчать. Она снимает платок, макает его в бочку с водой и прикладывает ко лбу Агаты. (По ее лицу и плечам каскадом низвергаются волосы – слова, запомнившиеся мне по тюремной литературе, приношу свои извинения.)
Женщины столпились вокруг Агаты. Широко раскрыв глаза, она улыбается, кивает, сосредоточенно дышит.
Все мы – женщины и я – ждем.
(Примечание переводчика: в колонии нет лекарства для Агаты, только эфир и белладонна в виде спрея, ее используют, когда нужно обездвижить коров и лошадей, та самая, которую насильники применяли к девушкам и женщинам Молочны.)
Грета молится.
Саломея и Оуна каждая держат руку Агаты и подлаживают дыхание друг к другу. Мариша и девочки молчат, смотрят.
У Агаты немного восстановилось дыхание, она может говорить. Yoma leid exhai, говорит она. (Непереводимо.)
Женщины облегченно смеются.
На чем мы остановились? – спрашивает Агата.
Женщины, похоже, боятся говорить.
Я поднимаю руку.
Пожалуйста, говорит Агата, просто скажи уже.
Я сообщаю, что после вчерашнего собрания мне удалось раздобыть сейф из