Читать интересную книгу Воробей под святой кровлей (Хроники брата Кадфаэля - 7) - Эллис Питерс

Кладовка, уставленная большими бочками с солониной, кувшинами с маслом, кадушками с толокном и крупами, горшками с салом, увешанная пучками сушеных трав, занимала помещение, смежное с холлом; вторая смежная комната принадлежала Сюзанне. Эта дверь была заперта. Джулиана нашла в своей связке ключ, который она заказала у Печа, прежде чем отдать Сюзанне основную связку, и отперла дверь; в лицо ей пахнуло запахом трав и специй, солений и прочего съестного.

Она провела там минут десять, не больше, когда вернулась Марджери с вином и специями для приготовления пунша, которым Джулиана баловала себя на сон грядущий, но дверь к тому времени уже была надежно заперта на ключ.

- Я только что говорил этому юноше, - произнес брат Ансельм, пригоняя одну к другой гнутые деревянные пластинки так осторожно, что, казалось, едва касался их легкими пальцами, словно под руками у него было живое, трепетное тело, - если он вдруг надумает принять постриг, его с удовольствием сюда примут. Посвятить жизнь духовной музыке - что может быть лучше для него, с его-то даром? И мирские дрязги его уже не коснутся, никто больше его не тронет.

Лиливин молча склонил голову над маленькой ступкой, в которой он старательно растирал пестиком сухую камедь для клея, но краска медленно разлилась у него по шее, пока не зарумянила щеки и он не покраснел до корней волос. Предложение брата Ансельма обещало ему спокойную, мирную жизнь, но он-то хотел совсем другого. Какие бы мысли ни роились в этой встревоженной, чувствительной душе, в ней во всяком случае не было и намека на монашеское призвание. Положим, ему повезет избежать нависшей над ним опасности, он добьется своей Раннильт и уведет ее с собой. Но что ждет их дальше? Потрепанный в схватках с жестоким миром, он останется тем же бездомным и жалким бродягой. А чем же кончит она? Станет его подручной в мелком воровстве, будет очищать чужие карманы на базарах и ярмарках, чтобы им обоим не умереть с голоду? Или хуже того - доведенная до крайности, займется сомнительным ремеслом, чтобы прокормить своего мужа.

"Вот где на нас ложится ответственность посерьезнее, чем найти ответ на вопрос, кто прав или виноват в ограблении и убийстве, случившемся в маленьком городишке, - подумал брат Кадфаэль, молча наблюдая за работой Лиливина. - Тому, кого мы в конце концов отпустим отсюда в мир, нужны более прочные доспехи, чем его пестрый наряд, чтобы защититься от превратностей судьбы".

- Способный ученик! Быстро все схватывает, - высказал свое одобрение брат Ансельм. - И очень послушный.

- Несомненно! Особенно когда занят тем, что ему нравится, - поддакнул Кадфаэль и усмехнулся, поймав быстрый взгляд Лиливина, который, встретясь с ним глазами, тотчас же потупился и вновь склонился над работой. - Попробуй поучить его буквам вместо ваших нотных крючков, тогда у него сразу поубавится рвения.

- Нет, вы ошибаетесь! У него и к чтению есть охота. Если бы нам годок позаниматься, он выучил бы и латынь.

Лиливин не поднимал головы и не открывал рта; в душе он был очень благодарен за похвалу и горел желанием усвоить все, что так щедро давал ему учитель, чье доброе слово и искренняя благожелательность еще больше усиливали в ученике это чувство; ему страстно хотелось как-нибудь отблагодарить брата Ансельма за его добро. С тех пор как забрезжила, хотя еще и слабая, вероятность его оправдания, эти добрые люди уже начали строить планы относительно его будущего. Но его место было не здесь, оно было рядом с маленькой смуглянкой, на какой бы край света ни забросила их бродячая судьба. Забросить она могла и дальше, чем на край света, могла и со света сжить, если за сорок дней, пока не истек срок убежища, не найдутся доказательства его невиновности.

Когда сумерки сгустились настолько, что работать стало невозможно, брат Ансельм велел ему достать органчик и спеть что-нибудь, подыгрывая себе на слух, чтобы похвастаться перед братом Кадфаэлем его успехами. И когда Лиливин, увлекшись, немного забылся и начал любовную песню, довольно невинную, но все же не совсем уместную в этих стенах, брат Ансельм не выказал никакой тревоги, а начал расхваливать мелодию и стихи, однако особенно ему понравилась мелодия, и он незамедлительно стал ее записывать, чтобы использовать во славу Божию.

Колокол, сзывавший к вечерне, прервал их приятные занятия. Бережно взяв в руки органчик, Лиливин торопливо убрал его на место и, догнав Кадфаэля, подергал его за рукав:

- Вы ее видели? Как там Раннильт? Не попало ей из-за меня?

- Я видел ее. Она чинила платье, была совершенно спокойна, и никто ее не обижал. Из-за тебя ей ни от кого не попало. Говорят, вчера она распевала песни за работой.

Лиливин отпустил рукав Кадфаэля со вздохом облегчения и шепотом сказал спасибо за добрые вести. А Кадфаэль пошел на вечернюю службу, сознавая в душе, что сообщил только приятную половину правды; он подумал, что нынче вечером ей, может быть, будет уже не до песен.

Ведь сегодня она стала невольной свидетельницей семейной схватки, из которой Сюзанна вышла побежденной, изгнанной с единственного поприща, на котором она что-то значила, когда скаредная бабка и равнодушный родитель отняли у нее все остальное. Хотя Сюзанна не баловала девочку теплым отношением, она все же была ей защитой, спасая от голода, холода и от побоев, а главное, она подтолкнула ее на еретический брак, свидетелями которого были только святые, чьи мощи освятили ее брачное ложе. Завтра Сюзанне предстоит отдать ключи и уступить свои владения юной сопернице. У маленькой валлийки горячее сердечко, которое еще скорее откликается на горе, чем на радость. Нет, завтра ей весь день будет не до песен!

Раннильт не легла спать, когда в доме потухли огни; забравшись на свой соломенный тюфячок, она, не смыкая глаз, следила за пятнышком света, который падал из единственного освещенного окошка. У скаредных людей принято ложиться рано, чтобы не жечь свечи и не тратить дрова. Огонь в камине холла почти погас, и только под углями теплился жар; все лампы и свечи были потушены. Еще не наступил час повечерия, и на улице только что стемнело, но молодожены, воркующие и поглощенные друг другом, с удовольствием удалились к себе в спальню, а все прочие домочадцы привыкли вставать и ложиться вместе с солнцем. Только в кладовой, откуда пробивался узкий луч света, протянувшийся под уклон к дверям кухни, горела одинокая свеча.

Раннильт не разувалась и не снимала платье; съежившись от холода и обхватив руками поджатые коленки, она глядела на тусклый лучик света. Дождавшись, когда весь дом успокоился, она встала и крадучись прошла по утоптанной земле несколько ярдов, отделявших кухню от дома, чтобы приникнуть к узенькой дверце, которая вела в комнату Сюзанны.

Ее гордая госпожа не спала, она неустанно сновала туда и сюда из комнаты в кладовку и, как сама обещала, трудилась не покладая рук, чтобы непременно отчитаться за каждый горшочек меда, каждую горстку муки, каждую каплю масла и каждый кусочек жира. Раннильт совсем изошлась от жалости, но Сюзанна держала ее в строгости, поэтому она не смела к ней войти и громко высказать свое горе и возмущение.

Из комнаты слышались быстрые, легкие шаги деловитой женщины. Сюзанна всегда делала все скоро и решительно, никогда не впадая в спешку, но сейчас озабоченно прислушивавшейся Раннильт почудилось какое-то глухое отчаяние в том, как резко сновала Сюзанна туда и обратно, производя последний хозяйский смотр своих владений. Как видно, обида глубоко ранила ее душу, да иначе и быть не могло!

Тусклый блеск свечи вдруг исчез из узкого окошечка кладовой и переместился в спальню, замелькав в щелке между ставнями. Раннильт услышала, как затворилась дверь между комнатой и кладовой и ключ повернулся в замке. Даже в эту последнюю ночь Сюзанна не легла спать, пока не заперла на замок доверенное ей добро. Но теперь-то уж она, наверно, закончила и ляжет наконец в постель, чтобы хоть немножко отдохнуть.

Свет погас. Раннильт застыла на месте, напряженно прислушиваясь к тишине, и спустя некоторое время уловила, как открывается дверь, выходящая в холл.

В то же мгновение раздался какой-то резкий, короткий вскрик, в котором, однако, слышались такие досада и отчаяние, что Раннильт, которая стояла прижавшись к двери, невольно схватилась за щеколду, отчасти для того, чтобы ощутить руками привычную прочную опору, отчасти из желания войти и узнать, что могло вызвать такой страшный, безнадежный, сдавленный возглас. Дверь подалась под ее рукой. Из глубины холла она услышала голос; слов нельзя было разобрать, но по волевому тону она безошибочно узнала голос почтенной Джулианы. Ей отвечал голос Сюзанны, она говорила тихо и ожесточенно. Два приглушенных голоса, спорящих и негодующих, но таинственно доверительных, как у мужа и жены, которые обсуждают свои секреты в постели.

Вся дрожа, Раннильт приоткрыла дверь и, ступая на цыпочках, стала ощупью пробираться в потемках к входной двери.