Читать интересную книгу Дым отечества - Татьяна Апраксина

Марсель и разоренная Нормандия, кольцо войн и перспектива полного распада страны в случае малейшей неудачи. Да если подумать, не при нем началось. Король гладит деревянную раму карты. Не при нем. Двоюродный дядюшка тоже был совсем неплох, когда занял чужое место,

а как занял — так сошел с ума, едва не погубил страну во вполне мирском смысле, и только чудом не навлек на нее прямой гнев Божий. Дядюшка сошел с ума, кузен Карл, его сын и наследник, был кроток нравом и слаб здоровьем и потому просто умер, не процарствовав и года. А теперь его очередь. Нет, думает Людовик. Лучше быть законным наследником… лучше быть даже смиренным монахом… лучше даже быть безвредным покойником, чем медленно и незаметно для себя лишаться рассудка. Это — страшнее, самое страшное, что может случиться. Кара Божья. Об этом еще древние ахейцы знали. Потому что даже если ты всю жизнь проведешь в бреду и мороке, рано или поздно наступит прозрение. Как после очередного припадка гнева, только — что успеешь натворить? С каким нестерпимым стыдом поймешь, что не отличал выдумки и страха от истины?.. «Нет уж! — грозит кому-то невидимому пальцем король. — Не дождетесь!» Спокойно подходит к столу, звонит в колокольчик:

— Господина коннетабля Аурелии, нашего кузена и наследника — вызвать в Орлеан без промедления, для чего зажечь сигнальные огни на заставах. И со злорадством думает — ну, кузен, ты столько лет метил на это место, посмотрим, как оно тебе понравится.

28 сентября, вечер

— А почему ты решила, что документ настоящий? — Сейчас он не курит, но сладкий дым, кажется, пропитал все вокруг.

— Я вам скажу. Я вам все, что там написано скажу, чтобы вы меня не мучили.

— Да, я дура, но не такая дура, как можно подумать, я дура, у меня спина затекла, голова кружится, я пить хочу, мне страшно… — Если бы кто вздумал его подделать, он бы в жизни такого не понаписывал. Они там привезли нотариуса аж из Тулузы. И он подписал первым. Раньше принца и всех свидетелей, это где ж такое слыхано? Всегда все по старшинству идет, а они вперемешку сделали. Сначала нотариус, потом невеста, потом жених и все остальные. И еще условия всякие. Там, например, нарочно оговорено, что сыновья от этого брака не теряют никаких прав наследования и старшинства, о чем бы ни шла речь, если только сами не отрекутся, уже взрослыми. Понимаете? Это чтобы его, если так дело пойдет, нельзя было принудить лишить сыновей права наследования, даже если он потом на более знатной невесте бы женился. Ну кто ж до такого додумается? Если даже подделка в пользу, то зачем такое писать — и так же ясно, что наследует старший сын старшего,

всегда так было. А они с перепугу там наворотили невесть чего, чтобы ни словечка нельзя было силой поменять. А священник, тот вообще полуграмотный был. Девой Марией клянусь, его рукой водил кто-то — люди сами так не пишут, даже если учились мало. Рассказывать о том, что и как в брачном контракте написано, Колета может так же долго, как о своей жизни, даже еще немножко дольше. Но господин-ворона прекрасно понимает, что пока у него нет самого контракта или хотя бы хорошей подделки, словами он сыт не будет. Такие документы — брачные контракты,

завещания, исповеди — по Аурелии бродят еще с тех пор, как принц женился второй раз. Или первый, это уж кто во что верит. Колета точно знает: второй. Узнала, когда ей под нос сунули пергамент и велели переписать. Слов — мало. Без оригинала или хотя бы хорошей копии все эти слова — особо дурацкая путаная выдумка, несуразица. Для господина-вороны это все равно что задаток, который ему Колета дала за свою жизнь. Убивать ее, последнюю, кто видел контракт и сделал несколько копий, и может сделать по памяти еще хоть сотню, ему пока не резон.

— Чего ты хочешь? — говорит арелатец. За окном уже темно, а вороны — птицы дневные. Все, кроме этой.

— Если я нарисую вам копию, вы меня потом убьете. Если откажусь, будете мучить, чтобы нарисовала. Если что пообещаете — соврете. Чего ж я могу хотеть?

— Того, чего и хочешь, — усмехается ворона, выставляет перед собой руку и начинает разгибать пальцы по одному: — Уцелеть. Заработать. Спрятаться так, чтобы никто никогда тебя не нашел.

— Я могу ведро золота хотеть и принца в мужья. — Хотела сказать «дворянина», но чего уж там. — И фею Мелюзину в крестные матери… И хотя бы кружку молока — сейчас.

— Страшно даже представить, — хохочет арелатец, — в какой вере наставит тебя такая крестная!.. За принцев выходить — дело ненадежное, сама видишь, что получается. Но дом, дело и, если захочешь, приданое и честного ремесленника в мужья ты заслужить можешь.

— А ведро нет? Или только камней — на шею?

— Значит, так. — Господин-ворона или вернее господин де Ворона смотрит на нее. Очень внимательно, очень серьезно. — Сиди мы с тобой по нашу сторону границы, я бы тебе поклялся, что с тобой ничего не случится. Но мы в Орлеане, тут я в этом клясться не стану. Тут кроме меня на тебя желающих много — и не все хотят видеть тебя живой, да и отдавать тебя… сама понимаешь. Но за вычетом этого, твои дела не так уж плохи. Я тут скоро подброшу монетку. Если выпадет орел, я увезу тебя с собой, когда уеду. Будешь нам документы переписывать, умение ценное. Платить стану как мастеру. А за это дело — заплачу особо. В Орлеан тебе не вернуться, но не думаю я, что тебя это огорчит. Если выпадет решка, ведро не ведро, а кошелек я тебе дам, заслужила. И свободу. Хочешь — к своему коту уходи, хочешь, со мной уезжай. «Ни словечку не верю, — думает Колета. — Зачем ему со мной возиться? Наболтает девять сундуков, десять бочек — а потом зарежет, когда все, что ему нужно, получит…» Шмыгает носом, вытирает его о замурзанный рукав платья. Руки грязные, последний раз мыла с песком, когда за копию бралась, рукав еще грязнее, а носу уже ничего не страшно — пока убегала, перемазалась вконец. Была бы на воле — пошла бы в городские купальни, всего за три медяка можно в общей лохани посидеть, а за четвертый — одежку помыть.

— Не веришь… — кивает сам себе де Ворона. — Ну ладно, время терпит пока. Я пойду, а ты подумай и человеку моему скажи, чего больше хочешь — помыться, поесть или поспать, а если все вместе, то в каком порядке.

28 сентября, утро Вот теперь зеркало может быть довольно — на земле мир, в человецех благоволение, а в комнате за перегородкой — совещание, как в старые добрые времена. Господин Ричард Уайтни, представитель госсекретаря выглядит несколько бледней обычного, видимо, бурно провел предыдущую ночь, что естественно в его возрасте. Впрочем, его платье, отливающее всеми переливами серого и сиреневого, явно не встречалось ни с кабацкими столами, ни с придорожными канавами, рубашка в прорезях белым-бела, и аромат герани, наимоднейшей южноафриканской новинки,

слышен в стране нашей… что тоже уместно, особенно в случае похмелья. Сэр Артур Бэйнс, представитель адмиралтейства — и в кои-то веки приехал открыто, благо Альба и Аурелия союзничают на море, очень большой, очень осторожный человек, с мягким, будто оплывшим лицом и внимательными маленькими карими глазами, геранью не пахнет — и вообще похож на речную лошадь, гиппопотамуса, если по-гречески… и размерами, и внешним добродушием, и характером. Ибо все, кто что-то понимает в африканском зверье, знают, что эти сонные водные громадины любого хищника опасней. Это вам не Таддер. Адмиралтейству свойственно совершать ошибки, как и всем живущим, но оно редко делает одну и ту же ошибку дважды. Мэтр Джеральд Мартин из Голуэя, купец, торговец шерстью, на континенте живет уже восьмой год. Осведомительная служба парламента Эйре. И Давид Иул, дворянин из Арморики, а на самом деле с другого побережья канала… а точнее, совсем с другого канала. Симри. Самое милое дело камбрийцу выдавать себя за армориканца. Этих двоих, Мартина и Иула, сюда раньше не звали. Три Службы — первого министра, госсекретаря и адмиралтейства — и друг с другом-то не очень ладят, а уж меньших братьев между ними и вовсе за игроков считать не принято. Но у нынешнего посла предрассудков нет. Нынешний посол и выглядит так, как привык уже орлеанский двор: безупречно; так, что господин Ричард Уайтни рядом с ним — почти трубочист. Господин Маллин торчит из пышного пенно-кружевного воротника блестящей ледяной сосулькой,

презирающей всех и вся, заполняет расшитый, узорчатый бархатный кафтан, не сидит в кресле, а словно парит над ним, потому что слишком низко и банально для самого господина посла — сидеть в каком-то приземленном кресле, чье происхождение после третьего колена не вполне ведомо. Кажется, что сам воздух, который выдыхает господин посол, благоухает лавандой и оседает на предметах легкими прозрачными снежинками. Двор в восхищении. Господин посол так восхитительно самодоволен и напыщен, что приглашенные могут оценить прелесть тонкой шутки,

которую уже полгода разыгрывает при аурелианском дворе сэр Кристофер Маллин, сын башмачника, получивший шпоры за дела, никак не совместимые с материковым рыцарским кодексом. Надменная сосулька поворачивает голову в сторону Уайтни: