– Это конец, – выдохнул кто-то возле меня. «Сон-то был вещим… Вещим…» – вертелось в голове, и вдруг перекрывая рев волн и вой ветра, закричал Бьерн. Казалось, он пытался что-то объяснить очутившемуся возле Бажену. Кормщик «Малой Рыси» приподнялся, отчаянно вытянул шею, на мгновение застыл, а затем громко и радостно повторил крик Бьерна.
– Вяжи бортами! – разобрала я.
Что вязать и куда?! Нас уже ничего не спасет, даже боги!
Мимо прошлепали чьи-то ноги, и я подняла голову. Несколько урман навалились на скрепившую корабли мачту, и теми же вантами, что раньше держали парус, принялись привязывать ее к скамьям. Кто-то сцеплял борта крюками, кто-то внакрой укладывал и прикручивал к ним весла. Мокрый и злой Олав метался от одного воина к другому и что-то приказывал. Зачем? Бурю не остановишь громкими криками и крепкими веревками…
Драккар накренился, и вода ударила мне в лицо. Пальцы соскочили с деревяшки. Крутясь, словно волчок, я заскользила прямо к оставленному упавшей мачтой провалу. За ним бушевала и пенилась темно-зеленая смерть. Где-то вверху мелькнуло бледное лицо Бьерна. Он сидел на возвышении и все видел, но даже не шевельнулся, лишь крепче сдавил рулевое весло. «Правильно, – обреченно подумала я, – уж лучше одной, чем всем…» Драккар вновь качнулся. Еще не успевшая схлынуть вода поволокла меня назад. Бьерн выдохнул и закричал. Сильные руки схватили меня за пояс и бросили на скамью. Сверху нависло покрытое мелкими каплями лицо Олава.
– Греби! – приказал он. – Греби, дура! Мокрая рукоять коснулась моих ладоней. Уже ничего не соображая, я привычно принялась сгибать и разгибать спину и лишь потом заметила, что нас уже не мотает, как раньше. Прочно скрепленные корабли дружно, словно братья, переваливались через пенные валы. Теперь это были уже не два драккара, а странный, не похожий на какой другой корабль, и Он не поддавался веселящемуся Эгиру!
Моля всех богов, чтоб не сломалась мачта и не подвели крепления, я принялась грести с удвоенным усердием.
Буря кончилась так же внезапно, как началась. Ветер стих, и вместо крутых, горбатых гребней драккары закачало на пологих, как древлянские холмы, волнах.
– Берег! Впереди берег! – радостно закричал кто-то. Олав поднялся, вгляделся вдаль и подтвердил:
– Берег страны вендов[43].
На берегу располагалось небольшое вендское селище. На отмели с баграми и веревками в натруженных руках стояли молчаливые мужики. Они ждали нас…
– Готовиться к бою! – приказал Олав.
– Не спеши. – Бьерн передал руль Болеславу, слегка отстранил молодого хевдинга и вышел на нос.
– Мы с миром, – сказал он по-словенски, а потом тряхнул головой и перешел на урманский. Кормщик говорил так быстро, что я не разобрала ни слова.
– Что там? Что там? – затормошила я Изота. Лив улыбнулся:
– Они примут нас.
Нас действительно приняли. Венды помогли воинам вытащить драккары, принесли дров для костра и даже поделились сухой одеждой. Ночь мы провели на берегу, а наутро Бьерн отправился в селище просить у местных помощи в починке драккаров.
– Вас просит об услуге Олав, сын конунга Трюггви, – сказал он, – а я всего лишь передаю его слова. Сын конунга щедро заплатит за работу!
Селищенские мужики негромко переговаривались, ковыряли носками сапог землю, почесывали лохматые бороды и ничего не отвечали.
– Что же сказать моему хевдингу, люди? – устав ждать, обратился к ним Бьерн.
Из толпы выступил темноглазый, еще не старый жичок в потертом зипуне и, огладив бороденку, хмуро хмыкнул. Я вздохнула. Взгляд венда не предвещал ни чего хорошего. «Откажет, – думала я, – непременно откажет. К чему мирным селищенцам возиться с пришлыми воинами? Ведь еще неизвестно, чем они отплатят за доброту…» – В общем, так, – неожиданно низким голосом сказал мужичок. – Корабелов у нас немного, раз-два да обчелся, но по дереву работать умеют все. Ты уж, человек, сам выбери, кого тебе надо, с ними и говори.
Он махнул рукой, и вперед шагнули сразу несколько селищенцев. Бьерн кивнул, а мужичок деловито засопел и пошел вдоль рядка своих родичей, доходчиво разъясняя, что умеет делать каждый из них. Бьерн долго рассматривал ладони корабелов, расспрашивал и наконец выбрал троих – низкорослого Вешка, толстенько похожего на праздничный калач Броня и широкоплечего угрюмого Мёслава. В избе Меслава я и провела свою вторую ночь на вендском берегу. Его жена Марша приняла меня как родню, а две ее дочери презрительно скривили губы.
–Что надулись?! – прикрикнула на них Марша. —Какие же из вас хозяйки, коли на гостью, будто на врага, глядите?
Одна из девиц встала и неохотно поклонилась мне в пояс.
– Так-то лучше, – просияла Марша и повернулась ко мне: – А ты, девонька, живи у нас сколько хочешь. За тебя сам Бьерн просил, а он человек уважаемый…
Я поблагодарила и осталась.
Все лето на берегу стучали топоры, а к осени в селю приехал важный гость. Его звали Диксин, и он служил дочери вендского князя Гейре.
– Наша княжна услышала, будто на ее земле появились смелые и сильные воины из Гардарики, почтительно склоняясь перед Олавом, сказал Диксин. Ей рассказали о тебе, сын конунга, и ей стыдно, что тебе не были оказаны должный прием и уважен! Княжна надеется загладить свою нечаянную вину приглашает тебя и твоих людей на пир в славный грод Кольел.
Мне не нравилось узкое, крысиное личико Диксина, его тощие, как лапки синицы, ручки и бегающие глаза, но обижать отказом ту, что правила в вендских землях, не стоило.
– Скажи, что я благодарен, – ответил Олав.
– Княжна послала меня проводить тебя и твою дружину, – склоняясь еще ниже, пропищал Диксин. Олав кивнул.
На другой день мы стали собираться в Кольел. Марша приготовила для меня пышный, шитый шелком наряд, но я одела потертые мужские порты и рубаху. Обиженная венедка помогла мне спрятать волосы и пожала плечами:
– Ну какая ж в тебе красота, коли тебя от мужика не отличить?! Вот и нет к тебе у парней должного уважения!
– А на что мне их уважение? – искренне удивилась я. Одеваться, работать и думать, как хирдманн, было проще…
К Гейре мы добирались недолго – полдня, да и те шли не спеша, как и подобает сыну конунга и его людям. Вендский грод встретил нас оживленным шумом. Оглядывая незнакомых воинов с длинными мечами и серьезными лицами, толпа почтительно расступалась перед нами и тут же смыкалась за спиной. Бабы и ребятня восхищенно ахали, а мужики хмыкали в бороды и оглаживали усы. Они больше дивились не стати пришлых воинов, а их мирным намерениям. На меня же никто не обращал внимания. Может, потому что моя коса была укрыта под теплой куньей шапкой, а может, просто не различали в толпе, где баба, а где мужик.