Пушкин (нервно раскуривает трубку). Многие! Кроме меня. Меня вы к себе не берете.
Пущин. С тобой нашему брату не велено даже пока что общаться. Ты же под надзором, Саша. Пойми, ты весь на виду.
Пушкин. И потому опасен для вас?
Пущин. Это как раз пустое.
Пушкин. Может быть, вы правы, что мне не доверяете. Я, конечно, не стою этой чести. По многим глупостям.
Пущин. Не горячись! Каждому свое, Саша. Мы – простые каменщики. Нас сотни. А ты один на всю Россию. Довольно того, что у каждого из нас хранятся твои стихи. Как заповеди.
Пушкин. Слабое утешение! Если бы ты сказал, что своими стихами я могу поколебать самовластие, вложить их, как кинжал, в руки мстителей, тогда я был бы спокоен. Но этого же нет!.. Ведь пет?
Пущин. Мало ты себя еще ценишь, Саша. Ох, как мало. А ежели я скажу тебе, что это есть, что твой голос звучит в самых глухих углах России как набатный колокол, – что тогда? Потерпи немного. Я клянусь тебе: когда приблизятся сроки, мы вызовем тебя. Я первый сообщу тебе: будь готов, мы ждем тебя, торопись, нам нужен твой голос. Да как же ты не понимаешь, что ты принадлежишь народу как поэт? Что твое поэтическое призвание выше всего, Саша. В кои-то веки дождалась Россия такого певца, а мы что ж – будем подставлять его голову под Удар? Нет, Саша! Живи, пиши, негодуй, сверкай во славу вольности и своего народа.
Пушкин. Ну, спасибо.
Пущин. Будь спокоен. (Встает, обнимает Пушкина за плечи, ходит с ним по комнате.) Что пишешь?
Пушкин. Трагедию о Смутном времени. И своего кисляя – Онегина.
Пущин. Черт тебя подери! Да если бы кто другой сказал мне такие слова об Онегине, я бы вызвал его к барьеру. И всадил бы ему пулю в башку.
Пушкин (смеется). Ты – дуэлянт. Не хуже Грибоедова.
Пущин. Да, слушай! Чуть не позабыл во всей этой сумятице. Я же привез тебе комедию Грибоедова. В списке.
Пушкин. «Горе от ума»? Давай скорей! Вот рохля! Кюхля! Как же ты мог забыть?
Пущин достает из дорожного мешка рукопись. Входит Арина Родионовна с кофейником.
Арина Родионовна. Вот всегда так. Не пьют, не едят, а только смех да разговоры. Та-та-та да ха-ха-ха… Кофей сначала выпейте.
Пушкин (разворачивает рукопись). Нянька, не мешай. Не мешай, Аринушка!.. (Быстро перелистывает рукопись, читает про себя, начинает смеяться.) Чудо какое-то! Да это же бесподобно! (Читает.)
Нет-с, книги книгам рознь.А если б, между нами,Был ценсором назначен я,На басни бы налег.Ох, басни – смерть моя!Насмешки вечные над львами, над орлами!Кто что ни говори:Хотя животные, а все-таки цари!
За стеной слышен шум, пение.
Арина Родионовна. Ишь, наливка их разбирает, девчонок. Ну, прямо светлый праздник.
Пущин (Пушкину). Ты лучше свое прочти.
Пушкин (с увлечением просматривает рукопись). Куда там свое! Ура, Ваня! Наконец-то народился России комический гений! Надо выпить еще и за это. (Наливает вино.)
За сценой слышно, как пляшут девушки и поют:
Что ж любовь, что ж любовь не приходитНи при той, ни при этой погоде?
Какая изумительная чушь! Весь дом уже пьян.
Арина Родионовна. Как бы не развалили лачугу! Пойти их унять.
Пущин. Не надо! Мне через час уезжать.
Пушкин (Арине Родионовне). Позови их. Пусть тут споют. И спляшут.
Арина Родионовна. Ой, что ж это! Никогда не бывало. (Смеется.) И я будто пьяная, Сашенька. Вправду позвать, что ли?
Пущин. Зовите, зовите, нянюшка.
Арина Родионовна уходит.
Пушкин. Хороша жизнь отшельника! А все по твоей милости, Ваня. Боже, как я рад!
Дверь распахивается. В комнату входят смущенные девушки. За ними Арина Родионовна. Девушки становятся в ряд, кланяются Пущину.
Арина Родионовна. Ну, чего испугались? Хоровод вокруг гостя надо водить. Ай забыли?
Девушки берутся за руки и начинают водить вокруг Пущина и Пушкина хоровод все быстрее и быстрее. Цветистые девичьи платья, посуда на столе, комната – все озарено ярким солнцем и огнем свечей: их забыли погасить.
Девушки (поют)
Как у нас на улице,У нас на широкойКрасны девки разыгрались,Молоденьки расплясались.Одна девка лучше всех,У ней лента шире всех!Ах, ах, ах, ах –У ней лента шире всех!
Пушкин (хватает за руку Арину Родионовну, вступает с ней в хоровод)
Ах, ах, ах, ах –У ней лента шире всех!
Пущин
Эй, жги, говори, разговаривай!
В дверях появляется рыжий монах с острым носиком и едкими глазками. Его сначала не замечают. Монах укоризненно качает головой, потом кланяется на икону в углу, крестится и начинает пронзительным голосом читать молитву. Хоровод останавливается. Девушки в испуге бросаются вон из комнаты.
Монах. «Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое! Победы благоверному императору нашему Александру Павловичу…»
Арина Родионовна. Ой, грех великий! (Крестится и кланяется на икону.)
Пущин (Пушкину). Что это означает?
Пушкин. Еще один… наблюдатель. Игумен из Святых Гор. Когда только успел дознаться? Не беспокойся. Я это накачаю ромом. Он пьяница первостатейный.
Монах. «На супротивные даруя и твое сохраняя крестом твоим жительство».
Пущин. Это тебе повредит?
Пушкин. Не знаю. Нигде нет покоя от этих… (Арине Родионовне.) Нянюшка! Ром на стол! Для отца Ионы.
Монах (кланяется Пушкину). Простите великодушно, Александр Сергеевич, ежели помешал. Но, как говорится, от духовного лица не ущерб, а чистый прибыток. (Снова низко кланяется Пушкину и семенит к столу, куда Арина Родионовна ставит бутылку рома.)
Пущин (Пушкину, тихо). Ну, Сверчок, придется нам расквитаться кое с кем за тебя. И расквитаться жестоко.
Картина седьмая
Трактир в Святых Горах. За окнами – серенький зимний день; Дымно, шумно. Слышен заунывный колокольный звон из монастыря. За столом посреди трактира пьют чай ямщики. За отдельными столиками сидят крестьяне в зипунах, бабы, странники. В стороне молодой человек в клетчатом костюме с напомаженным коком – явный шулер – мечет карты. С ним играют безусый приказчик и старый чиновник в фуражке с оторванным козырьком. За стойкой – худой целовальник и его жена, пышная и сонная. У окна в клетке заливается канарейка.
Кузьма (входит в трактир, останавливается, прислушивается к пению канарейки). Хорош у тебя кенарь, хозяин!
Целовальник. Кенарь ученый. Любительский.
Баба в платке. Декабрь на дворе, а он себе звенит и звенит. Да по жердочке скачет. То туды, то сюды! То туды, то сюды!
Суетливый мужичок. Веселое существование!
Человек в скуфейке. А ему что, кенарю? Барщину не отбывать! Вот и скачет.
Суетливый мужичок. Соловей против кенаря вроде бойчей.
Кузьма проходит и садится за столик.
Человек в скуфейке. Это верно. Только век-то больно короток соловьиный.
Кузьма. Я бы с ним в охотку поменялся, с соловьем. Хоть короток век, да голосист!
В трактир входит Пушкин, замечает Кузьму, идет к его столику. Некоторые из посетителей встают, снимают шапки, кланяются Пушкину.
Пушкин. Здравствуйте, здравствуйте! (Подходит к столику Кузьмы, здоровается с Кузьмой за руку, садится.)
Кузьма. На ярмарку приехали поглядеть, Александр Сергеевич?
Пушкин. Да, потолкаться между народом.
За столиком, где играют в карты, начинается шум.
Человек с коком (кричит). Извольте тогда сами метать, коли так! Ужо я посмотрю, как вы передернете!
Чиновник. Я, сударь, не мошенник! Играю на кровные. И обкрутить себя не допущу.
Кузьма. Как бы не подрались!
Пушкин. Да ну их! Выпьем немного, Кузьма.
Кузьма. Я с вами всегда заодно, Александр Сергеевич.
Пушкин стучит по столу. Подбегает мальчик-половой.
Пушкин. Подай нам вина. И чего-нибудь закусить.