Читать интересную книгу История Индий - Бартоломе Лас Касас

ИСТОРИЯ ИНДИЙ

Книга третья

Глава 3

о дурном обращении испанцев с индейцами

К тому времени монахи-доминиканцы уже узнали, сколь горестное существование влачат исконные жители этого острова и в сколь мучительной неволе томятся они и чахнут, между тем как испанцы, их хозяева, пекутся о рабах своих не больше, чем о ненужной скотине, и если горюют, когда те умирают, то лишь потому, что индейцы нужны им для работы на золотых рудниках и других промыслах; и при этом смерть индейцев не учит испанцев ни большей кротости, ни большему милосердию в обращении с теми, кто остался в живых; напротив, они продолжают мучить их, терзать и угнетать с обычным бездушием и бесчеловечностью. Конечно, не все испанцы были одинаковы; некоторые из них отличались неслыханной жестокостью и не ведали ни жалости, ни сострадания к индейцам, помышляя лишь о том, как бы разбогатеть на крови этих горемык; другие уступали им в жестокости, а были, надо думать, и такие, кто сострадал беде и мукам индейцев; но и те, и другие, и третьи, все как один — кто тайно, а кто явно — ставили собственную пользу, земную и преходящую, выше жизни, здоровья и спасения души несчастных. Из всех испанцев, владевших рабами-индейцами, я не припомню никого, кто был бы милосерд к ним, кроме одного только человека по имени Педро де ла Рентерия, о котором, если позволит господь, доведется немало сказать впереди. На протяжении многих дней монахи-доминиканцы видели, наблюдали и узнавали, какие дела творят испанцы по отношению к индейцам, нимало не заботясь об их телесном и духовном здоровье, и какое безграничное терпение, кротость и душевную чистоту выказывают индейцы; и вот братья-доминиканцы, будучи людьми высокоучеными и богобоязненными, стали сопоставлять свершенное с дозволенным и обсуждать меж собою всю чудовищность и безмерность подобного беззакония, дотоле неслыханного, и говорили они так: «Разве индейцы — не люди? Разве по отношению к ним не должно соблюдать законы человеколюбия и справедливости? Разве не было у них собственных земель, и властителей, и правления? Разве они нас чем-то оскорбили? Разве не обязаны мы проповедовать слово Христово и трудиться без устали, дабы обратить их в истинную веру? И потом, как могло случиться, что за столь малое время, каких-нибудь 15–16 лет, безвинно погибло столько людей, ибо ведь говорят, что было их на острове несметное множество?».

Вдобавок к этому нужно рассказать следующее: один испанец, участвовавший в свое время в истреблении и бесчеловечном уничтожении этих людей, заколол кинжалом свою жену-индианку, заподозрив ее в супружеской неверности, а она была одной из знатнейших женщин провинции Вега и властвовала над множеством подданных. До приезда на остров монахов-доминиканцев испанец этот не то три, не то четыре года скрывался от правосудия в горах; когда же узнал он о приезде монахов и о том, какой ореол святости их окружает, он однажды вечером явился в соломенную хижину, которую отвели им под обитель, и, поведав о своей жизни, стал умолять их с великим жаром, чтобы приняли они его в мирские братья, а он-де с божьей помощью надеется служить богу в этом звании всю жизнь. Доминиканцы милосердно согласились, ибо усмотрели в нем признаки прозрения и отвращения к прежней жизни и готовность искупить ее покаянием, которое свершал он потом с великим рвением и в конце концов умер мучеником, что нам доподлинно известно, ибо господь любит являть свою благость на величайших грешниках, творя с ними чудеса; о мученичестве его мы поведаем ниже, если с соизволения божьего доживем до поры, когда наше повествование дойдет до этого места, почти в конце третьей книги. Этот человек, который звался фра Хуан Гарсес, а в миру Хуан Гарсес, и с которым я был достаточно близко знаком, под великим секретом открыл монахам, какие чудовищные зверства творил он сам и все остальные над этими безвинными людьми и в военное, и в мирное время, если только тут можно говорить о мирном времени; и всему этому он был очевидец…

Глава 4

о проповедях, в которых монахи призывали хорошо обращаться с индейцами

Когда наступило воскресенье и время читать проповедь, преподобный отец Антон Монтесино взошел на амвон; темой и предметом своей проповеди избрал он слова: Ego vox clamantis in deserto[67]; проповедь была у него уже готова и подписана всеми братьями. Сделав вступление и сказав кое-что по поводу рождественского поста, стал он живописать, сколь бесплодную пустыню являет собою совесть испанцев этого острова, и в сколь кромешной тьме они пребывают, и сколь неотвратимо тяготеет над ними угроза вечного проклятия, ибо погрязли они в тягчайших грехах и в своем ослеплении творят их денно и нощно и умирают грешниками. Затем возвращается он к предмету проповеди и говорит: «Дабы возвестить вам о грехах ваших, взошел я сюда, ибо я — глас Христа в пустыне сего острова, а посему надлежит вам внимать мне не как-нибудь, а всем своим существом и всем сердцем, ибо сей глас будет вам внове; и будет он вам в укор, и в порицание, и в осуждение, и в устрашение, и доселе вы ничего подобного не слышали, да и не чаяли слышать». Так некоторое время живописал он сей глас устрашающими и грозными словами, от коих всех присутствующих дрожь пробирала, и им казалось, что они уже на страшном суде. Поведав, сколь грозен сей глас и суров, он возвестил собравшимся, о чем сей глас глаголет и вопиет. Он сказал: «Сей глас вещает, что все вы обретаетесь в смертном грехе и в грехе том живете и умираете, обращаясь столь жестоко и беззаконно с этими ни в чем неповинными людьми. Ответьте, по какому праву, по какому закону ввергли вы сих индейцев в столь жестокое и чудовищное рабство? На каком основании вели вы столь неправедные войны против миролюбивых и кротких людей, которые жили у себя дома и которых умерщвляли и истребляли в неимоверном количестве с неслыханной свирепостью? Как смеете вы так угнетать их и терзать, оставляя без пищи и без ухода, когда от непосильных трудов, которыми вы их обременяете, одолевают их болезни, и от болезней тех они умирают, а, вернее сказать, вы убиваете их ради того, чтобы непрерывно добывать и получать золото! Как печетесь вы о том, чтобы наставить их в вере, дабы узнали они нашего господа и творца, и были крещены, и слушали мессу, и соблюдали воскресенья и праздники? Разве они не люди? Разве нет у них души и разума? Разве не должны вы любить их, как самих себя? Ужели вам это невдомек? Ужели вам это непонятно? Ужели ваши души погрузились в непробудный сон? Не сомневайтесь же, что в вашем нынешнем состоянии вы вправе уповать на спасение не более, чем мавры и турки, не ведающие и не приемлющие веры христовой». В заключение преподобный отец Антон Монтесино столь красноречиво рассказал, о чем вещает глас, что слова его точно громом поразили собравшихся; многих они ошеломили, кое-кого как будто смутили, более закоренелых почти не проняли, но, как я узнал потом, никого не переубедили.

Закончив проповедь, сходит он с амвона, отнюдь не понурив голову: не такой это был человек, чтобы выказывать страх, да и не ведал он страха, раз так мало заботился о том, чтобы угодить своим слушателям, а делал и говорил то, что, по его мнению, надлежало делать во исполнение воли божией; вместе с собратом по ордену идет он к себе в соломенную обитель, где в тот раз у них не было никакой пищи, кроме капустного супа, не сдобренного даже оливковым маслом, как порою случалось у братьев-доминиканцев. Только он вышел, вся церковь огласилась таким ропотом, что, кажется, едва удалось закончить мессу. Можно с уверенностью сказать, что в тот день далеко не все прочли перед трапезой молитву о презрении к благам мирским. После обеда, который в тот раз вряд ли кому пришелся по вкусу, весь город собирается в доме Адмирала, второго на этой должности и в этом звании, дона Дьего Колона, сына первого Адмирала, который открыл эти Индии; были там среди прочих королевские чиновники, казначей и интендант, фактор{42} и веедор. И вот, решают они пойти к доминиканцам, чтобы высказать свое недовольство проповеднику и припугнуть его, да заодно и всех остальных братьев, чтобы они наказали проповедника, как смутьяна и распространителя нового и неслыханного учения, за то, что он осудил всех испанцев и вел речи против короля и королевской власти в Индиях, утверждая, что испанцы не могут владеть индейцами, тогда как испанцам дарует их сам король; и все это — вещи весьма крамольные и непростительные. Стучатся они в привратницкую, отворяет им привратник, они велят ему позвать викария{43} и того монаха, который наговорил в своей проповеди столько несуразностей; тут выходит викарий, преподобный отец Педро де Кордова; те говорят ему, и не смиренно, а повелительно, чтобы он позвал монаха, который читал проповедь. Викарий, человек весьма благоразумный, отвечает, что в этом нет нужды, и если его сиятельству и их милостям угодно что-либо, то он, викарий, ответит им сам, поскольку является настоятелем всех этих монахов. Те упорно настаивали, чтобы викарий позвал проповедника; он же отвечал извинениями и отговорками, с великим благоразумием и твердостью, в словах, исполненных свойственных ему скромности и достоинства. Божественное провидение одарило отца-викария многими добродетелями, врожденными и благоприобретенными, и был он человек столь почтенный и набожный, что одно его присутствие внушало сдержанность и уважение; вот почему, убедившись, что повелительные и резкие слова на него не действуют, Адмирал и его спутники стали куда смиреннее; к вот, упрашивают они его позвать проповедника, ибо они-де хотят вести разговор при нем и спросить, почему и на каком основании решился он проповедовать столь предосудительные новшества в ущерб королю и во вред всем жителям города и всего этого острова. Когда святой муж увидел, что они повели иные речи и умерили свой пыл, он велел позвать вышеназванного преподобного отца Антона Монтесино; тот явился без тени страха; все расселись, и вот Адмирал от собственного имени и от имени всех остальных излагает суть жалобы, вопрошая, как это преподобный отец осмелился проповедовать вещи, грозящие таким огромным ущербом королю и всему этому краю, и утверждать, что испанцы не могут владеть индейцами, в то время как их дарует испанцам сам король, владыка всех Индий, тем более что испанцам стоило немалого труда завоевать, эти острова и покорить неверных, которые ими владели; и раз проповедь эта была столь злонамеренной и чреватой столь великим ущербом для короля, и столь вредной для жителей этого острова, то пусть братия постановит, чтобы этот монах отрекся от всего сказанного; в противном же случае они, как здешние правители, сами примут меры, которые сочтут подходящими. Отец викарий отвечал, что все, сказанное в проповеди того брата, было сказано с ведома, согласия и одобрения самого его, викария, и всей братии, и они тщательнейшим образом все взвесили и обсудили, и по зрелом размышлении решили, что все это должно быть сказано в проповеди как евангельская истина и вещь, необходимая для спасения всех испанцев этого острова и всех индейцев, которые мрут каждый день на глазах у испанцев, а те заботятся о них не больше, чем о бессловесных тварях; и еще сказал отец-викарий, что они, слуги божии, должны были поступить так по велению господа, повинуясь долгу, возложенному на них, во-первых, крещением и тем, что они — христиане, а, во-вторых, посвящением в духовный сан, ибо служители божии должны проповедовать истину; а потому они не считают, что служат плохую службу и наносят ущерб королю, который прислал их сюда проповедовать то, что они сочтут благим и спасительным для души, а считают, что служат ему верой и правдой, и убеждены, что его величество, узнав правду обо всем, что творится на этом острове и о том, что они, слуги божии, по этому поводу сказали в проповеди, поблагодарит их за добрую службу.