Читать интересную книгу Шанс? Параллельный переход - Василий Кононюк

Если ловишь ускользающее воспоминание, то лучше не напрягаться, а просто расслабиться и думать о чем-то другом. Мозг в фоновом режиме сам прошерстит базу данных и выдаст на поверхность полученный результат. Налив во вместительный деревянный ковшик с пол-литра вина, протянул отцу:

— Помяни, батя, безвременно усопшего славного воина Владимира Васильевича.

Не стоило этого говорить, но, задумавшись, перестал контролировать сознание, и язык сам проговорил то, что вертелось в голове в последнее время.

— А кто это? Степан вроде других называл — два казака, говорил, из хуторских, тех, что Непыйвода привел, погибли.

— Не, он не наш казак, сам не знаю кто он, князь, наверное. Я как головой в пень въехал, так мне святой Илья явился и говорит: «Упокоился, говорит, сегодня славный воин Владимир Васильевич. Теперь твоя судьба, Богдан, его место занять, крест его нести. Воином быть христианским, землю эту и веру от врагов защищать. Завтра девятый день будет — давайте помянем его, пусть земля ему будет пухом». — Эти убогие попытки отбрехаться рассмешили бы и наивного ребенка, не стоило это связывать с собой и со злополучным пеньком, все это было очень глупо, но язык сам выдавал на поверхность какую-то чушь, пока я пытался взять себя в руки и навести порядок в голове.

— Пусть земля ему будет пухом, — эхом отозвался отец и приник к ковшику.

Вот что значит авторитет святого: никаких вопросов, все поддерживают.

Люди не меняются. И в наше время ходит куча шарлатанов и именем Иисуса втирают в головы всякую чушь. И людей, которые это слушают, меньше не становится, несмотря на поголовную грамотность.

Отец выпил вино, одобрительно крякнул и подал мне пустой ковшик, как главному наливайлу. Дело было привычное, и, налив вина, подал ковшик матери.

— Пусть земля ему будет пухом, — грустно шепнула мать.

Отпив вина, она отчужденно и требовательно взглянула на меня и спросила:

— Тяжело тебе?

Что-то поменялось в ней: взгляд стал отстраненным, глубоким и твердым. Мне был знаком этот взгляд. Так всегда смотрит хороший боец перед боем — наполовину внутрь себя, наполовину на соперника. Взгляд был опасным. Женщина может не понимать умом, что случилось, но инстинктивно чувствует опасность и бросается защищать своих детей.

— А кому легко, мать? Вот когда дурачком был, тогда легко было. Только неправильно это. Мне легко, а всем вокруг тяжело. Пусть лучше мне тяжело будет, может, кому-то легче станет.

— А какой он был, князь Владимир Васильевич? — Моя витиеватая, пафосная речь не произвела должного впечатления, мать, как волчица, взявшая след, чувствовала: причина ее подсознательных страхов где-то тут.

— Откуда мне-то знать, каким он был? Святой Илья ничего о нем не сказывал — обещал, что обучит биться меня, как он бился…

Вдруг пришло чувство, что это не ложь. Что действительно уже трудно разобрать, что в моем характере осталось от прежней жизни, а что нового появилось здесь, под влиянием Богдана, окружения, того, что со мной случилось. Что каждый час новой жизни меняет меня, делает другим просто потому, что мне, прежнему, здесь не выжить. И хотя сознательно летальный исход моих приключений меня не особо беспокоит, подсознательно человек все-таки пытается этот неизбежный момент отодвинуть подальше.

— Да и кому теперь какое дело, каким он был, князь Владимир Васильевич, разве что княгине его, пусть облегчит Господь светлую печаль ее.

Взяв опустевший ковшик, налил вина и выпил не отрываясь.

— Эх, не помогает! Давайте еще по одному. — Налив вина и подавая отцу, хотел спросить о чем-то, увести разговор на другую тему — уж больно странными были мамины глаза, когда она смотрела на меня. — А скажи мне, батя, чем не люб я тебе? Ладно, блаженным был — кому такой сын люб может быть, только матери своей. Но теперь-то чем я тебе не угодил, что смотришь на меня, как на чужого?

Видно, тысячи подсознательных мыслей, эмоций и желаний выносят на поверхность те смыслы и слова, которые должны нам помочь понять то, над чем безуспешно бьется наше сознание. Как всегда, хороший вопрос замкнул нужные клеммы в голове, и заноза, которая сидела после перепалки с Тарасом, вылезла на свет Божий, красочно демонстрируя свою неправильность.

«Как ты смеешь так с МОИМ отцом разговаривать, ты… ты…» Если бы он был НАШ отец, Тарас должен был просто сказать «с отцом». И добавить он, скорее всего, хотел «ты, байстрюк», но сдержался, молодец.

Все взгляды, слова, разговоры, которые мне раньше казались неестественными, непонятными, выстроились в непротиворечивую конструкцию, в основе которой лежало очевидное. Отец не считал меня своим сыном.

Переводил взгляд с отца на мать, не в силах скрыть удивления на своем лице. Над этим нужно было работать. И в прошлой жизни мне не удавалось контролировать мимику, а здесь это превращалось в проблему. В этой жизни люди вообще придавали эмоциям несравнимо большее значение, чем в прошлой. За кривой взгляд могли вызвать на поединок, а простолюдина просто зарубить на месте.

Я уже был не рад, что случайно зацепил эту тему. Тему больную и совершенно не нужную. Какая мне разница, кто отец Богдана, — сегодня здесь переночую, потом неизвестно когда свидимся с родичами: сначала на хутор, потом в дозор, потом еще Бог знает куда служба занесет. Зачем шевелить то, что давно припало пеплом, никому от этого добра не будет.

От этого простого вопроса отец поник, он бросал на мать короткие виноватые взгляды, мать, наоборот, смотрела на него с веселой иронией. Назвать такую реакцию обоих непонятной — это еще мягко выразиться. Окончательно запутавшись во всем происходящем, просто ждал какой-то реакции на мой вопрос.

— Мать тебе расскажет, мне в кузню надо.

— А ну сядь, в кузню ему нужно. Сам рассказывай.

— Надийко, ты же знаешь, не смогу я. Это я во всем виноватый, я один. Расскажи ему сама. Богдан, не чужой ты мне. Просто ты поменялся так быстро, не привык я еще к тебе — чудно мне все это. Остальное тебе мать расскажет. — Отец, отбрехиваясь на бегу, поскольку на правду то, что он говорил, было совершенно не похоже, быстро собрался и вышел из хаты.

— Вот так всегда. Только и толку с него, что большой да здоровый. А чуть что не так — сразу в кусты, чисто заяц. Ну да ладно, пусть прогуляется, ему после вина хорошо, а мы побеседуем. — Мать вновь посмотрела на меня тем отчужденным, грустным, твердым взглядом, который мне активно не нравился тем, что я не мог разобрать, о чем она думает и с кем собирается биться.

— Кто ты? Только не бреши мне.

С трудом, удержав челюсть от падения, страшно заорал: «Богдан! Вылезай! Иди побеседуй с маменькой!» — сам же попытался воспользоваться предоставленной паузой, чтобы понять, как мне себя вести дальше и что отвечать на неизбежные вопросы.

Богдан активно обрабатывал мать. Два основных смысла, которые до меня дошли, — это то, что «братик хороший», и чтоб мать не смела хорошего братика пугать. Что самое смешное, мать оправдывалась — мол, не хотела братика пугать, хотела просто с ним поговорить.

Немножко оправившись от шока, быстро выработал концепцию из нескольких пунктов.

Пункт первый. Не виноватая я, вы сами, сволочи, меня сюда затащили. Меня замордовали враги, а после смерти черный ворон притащил мою душу сюда, теперь мучаюсь в неволе — душа к Богу попасть не может.

Пункт второй. Где моя земля, не знаю. За реками, за морями, как найти ее, еще не разобрался.

Пункт третий. Если о том, что я рассказал, кто-то прознает, то нам, а Богдану особенно, будет очень худо. Поэтому все должны молчать, как рыбы на берегу. В воде рыбы, оказывается, непозволительно много болтают. И всем нужно говорить, какой наш Богдан умница и герой, причем всегда таким был, просто некоторые глупые личности этого раньше не замечали.

Не успел перевести дух после напряженной мыслительной деятельности, как Богдан начал выталкивать меня наружу, посылая смысловые импульсы, которые можно было понять так: «Я все уладил, я молодец. Иди поговори с мамой, она хорошая».

Мать сидела рядом на лавке, обняв Богдана за плечи, по ее щекам катились слезы. Мне не хотелось затягивать этот разговор, поэтому, отодвинувшись от нее, посмотрел ей в глаза, пытаясь вложить в этот взгляд немного теплоты. Надеюсь, что мне это удалось. Мать отодвинулась и взглянула мне в глаза. Странно, но в ней не было страха, холодно и внимательно она смотрела в глаза, пытаясь увидеть что-то важное.

— Кто ты?

— Разве Богдан не рассказал тебе, кто я?

— Я хочу услышать от тебя.

— Ты хочешь? А почему ты не спросила, кто я, девять дней назад, перед тем как затягивать мою душу в это тело? Ты меня спросила, хочу ли я этого? Ты знаешь лишь то, чего ты хочешь, а почему ты не спросишь меня, чего я хочу?

— Я не знала, что так получится…

— Не ври, разве колдунья не предупреждала тебя?