Читать интересную книгу В СТОРОНЕ ОТ БОЛЬШОГО СВЕТА - Юлия Жадовская

Непривычно и странно мне было видеть в наших небольших комнатках столько новых лиц, особенно мужчин. Даже физиономия Мити, который выглядывал из-за плеч мужа Лизы и его брата, показалась мне незнакомою; сама же Марья Ивановна, шедшая впереди всех, представилась мне волшебницей, по воле которой явились эти гости.

Лиза, в шелковом платье, в щеголеватом чепчике и мантилье, была настоящею дамой и казалась гораздо старше своих лет. Большие серые глаза ее смотрели по-прежнему спокойно и бесстрастно. Муж ее пополнел; брат его был молодой человек, высокий, стройный, с курчавыми белокурыми волосами. Лицом он был похож на Федора Матвеевича, но только лучше. В его взгляде и походке была та веселая самонадеянность юности, свойственная натурам легким и беззаботным. Звали его Александр Матвеевич.

Встреча моя с Лизой, если не была трогательна, то была искренна и радушна; но Катерина Никитишна не преминула и тут пролить несколько слез.

- Что они должны теперь чувствовать? - говорила она. - Вот и мне Бог привел видеть Лизавету Николаевну замужем. Время-то как идет! А Марья Ивановна, чай, ног под собой не слышит, материнское сердце болько.

Опомнившись после здорований и первых расспросов, я заметила, что Данарова не было с нами. Через несколько минут он вошел с балкона.

- Данаров! что ты? какими судьбами? - вскричал Александр Матвеевич, подходя к нему.

- Александр! Вот не ожидал! И молодые люди обнялись.

Затем Данаров был представлен Лизе, а с мужем ее он был также знаком прежде.

Лиза, сказав ему несколько общих фраз, посмотрела на меня внимательным, испытующим взором, и я почувствовала, что не потеряла еще привычки смущаться от этого взора.

- Так вот как! - сказала она, входя со мной в мою комнату, - у вас нынче молодые люди завелись. Не пришлось бы мне попировать на твоей свадьбе, Генечка!

- Помилуй, с чего ты это взяла?

- Да ведь он, говорят, к вам часто ездит.

- Так что ж из этого?

- А то, что, значит, он влюблен в тебя.

- Я, по крайней мере, не уверена в этом.

- Да и ты неравнодушна к нему…

- Когда ж ты могла заметить это, Лиза?

- Да уж меня не обманешь; хоть ты и хитришь, да и я не промах.

Я молчала.

- Напрасно скрытничаешь: не сегодня, так завтра узнаю. Она сжала губы и стала снимать чепчик.

- Терпеть не могу чепцов, голове тяжело.

- Вот ты теперь, как прежде,.Лиза, - сказала я, - точно и не замужем.

- Нет уж, Генечка, не то, что прежде; и ты уж не та стала, много переменилась. Не та уж дружба ко мне…

- Ты ошибаешься, Лиза; дружба та же, только привычка ослабела. Ты знаешь, я всегда дика после долгой разлуки. Вот поживем, увидишь. Я думала, что ты разлюбила меня.

- Ах, Генечка, ты не думай этого. Сама вспомни, какой переворот был в моей жизни. Я у Татьяны Петровны как в тумане ходила.

- Ну а теперь счастлива ты?

- Теперь мне остается только Бога благодарить. Федя души во мне не слышит. Меня бранят, что я с ним не ласкова, а не понимают, что этак лучше, не избалуешь. Мужа баловать не надо. Посмотри зато, как он ценит, когда я с ним бываю поласковее, ни в чем не откажет. А у меня уж такой характер. А вот Александр Матвеевич опять, - какой милый, добрый. Когда ты его узнаешь, ты сама полюбишь его. Как мы приятно живем в Т***! Знакомые у нас такие славные; мы съезжаемся по вечерам, танцуем, в карты играем. Когда Федя поет, и мы за ним хором. И что хорошо, безо всякой церемонии; а уж как я не люблю, где церемонно! помнишь, у Татьяны Петровны, все в струнку вытянуты.

- Ты мне этого не говорила.

- Нельзя было, Генечка, могли услыхать, передать ей; какая была бы неприятность! Анфиса Павловна везде подслушивала. Пойдем, однако, туда; не рассердилась бы Авдотья Петровна, что мы ушли. Я еще и Данарова-то вашего хорошенько не видала. Какой он бледный, испитой. Болен что ли?

Мы воротились в гостиную.

Погода между тем разгулялась. Ветер утих; разорванные тучи убегали к северу; вечернее солнце светило ярко и обещало великолепный закат.

Мы все, кроме старушек, вышли на балкон и разместились на ступеньках.

Александр Матвеевич осыпал Данарова живою речью и воспоминаниями о прошедшем.

- Помнишь, - говорил он, - нашу жизнь в университете, нашу маленькую комнатку, толстую хозяйку, которую мы так часто сердили, и наши тощие карманы, которые сердили нас в свою очередь? помнишь румяную Анюту, за которою ты, злодей, волочился, а я ревновал не на шутку! Помнишь Ваню Крапивина, Колю Скрипицына и всех? Препоэтическое, братец, было время! И как после все мы разлетелись по разным сторонам! Вот уж и я четыре года на службе; ты вдруг стал богатым помещиком… А чувствительная вдовушка, с которою ты распевал страстные романсы и в то же время посмеивался над ее сантиментальностью… и потом нечувствительная прелестная Нина, под окнами которой так часто задавали мы серенады вздохов, увы, не доходивших до ее сердца.,. Куда все это исчезло?

- Охота тебе, - сказал Данаров, - поднимать весь этот старый хлам! скажи лучше, что было с тобой после?

- Да что после! ничего особенного… Много неприятностей, много хлопот, затруднений определиться на службу, да спасибо, добрые люди помогли; вот брату спасибо, он старался.

- Ну, и ты доволен?

- Да, покуда доволен, а там, думаю, в Петербург. А ты как провел эти годы? Ты, Данаров, очень переменился: постарел, похудел… А, кажется, теперь тебе надо расцветать… Будет, потерпел нужды…

Я невольно посмотрела при этих словах на Данарова. Он в самом деле много изменился даже после того, как я видела его в первый раз… Около губ и глаз обозначились резкие черты, придававшие его физиономии угрюмое и печальное выражение.

- Всему виною хандра, - отвечал он.

- Женись, братец: это лучшее лекарство от хандры.

- Какой вздор! - отвечал Данаров вспыхнув и переменил разговор.

Данарову во весь остаток вечера не удалось сказать со мной ни слова наедине. По какому-то странному капризу он стал любезничать с Машей. Просил ее учить его вязать чулки, спускать петли, путал нитки; даже раз, передавая ей вязанье, поймал один из ее тоненьких, сухих смуглых пальцев и держал с минуту, устремив на нее престранный, презамысловатый взгляд. Она краснела, смеялась, отшучивалась и кокетничала, не хотела сидеть с ним рядом, спрятала колечко, которое он просил дать ему посмотреть. Я предалась с Лизой воспоминаниям о прошедшем, что не мешало мне, однако, в глубине души чувствовать себя оскорбленною обращением Данарова с Машей.

- Где теперь Павел Иваныч? - спросила меня Лиза.

- Не знаю, я о нем ничего не слыхала с тех пор.

- Он теперь у хорошего места, - сказала Маша, как мы слышали, учителем в доме богатого помещика.

- Где же это? далеко?

- Отсюда далеко, туда за осек*. Не помню, как фамилия помещика.

- Что это за Павел Иваныч? - спросил Данаров Машу.

- Это жил прежде учитель у Марьи Ивановны, - отвечала та, сжав лукаво губы и бросив на меня летучий взор.

- Давно?

- Да, уж давно.

- Что он, был влюблен в вас?

- И не думал, - отвечала она.

- Не в вас ли он был влюблен, Лизавета Николаевна?

- Вот еще, - сказала Лиза, - я его терпеть не могла. Маша шепнула что-то Данарову, после чего он прекратил свои вопросы; но глаза его загорелись таким злым блеском, что мне нужно было призвать на помощь всю твердость, чтоб, выдерживать его взор холодно и спокойно.

Лиза наблюдала за ним исподтишка. Присутствие его в этот вечер было для меня тяжело и неприятно.

- Ну, Генечка, - сказала мне Лиза, когда он уехал, - что он влюблен в тебя, в этом я теперь уверена; только характерец, нечего сказать! Будь у него миллионы, не пошла бы за него! Неужели ты решишься?

- Полно, Лиза, мне даже становится скучно толковать о нем.

- Вот бы тебе жених, - сказала она, - Александр Матвеевич. Вот уж этот - так ангел!

____________________

* Осек - место, площадь, где вырублен лес.

- Что у тебя за страсть сватать меня!

- Помилуй, да что же? В девках что ли ты намерена оставаться? Вот радость!

- Тетушка не вышла же замуж.

- Тетушка твоя еще не указ… Нет, я была бы радехонька, если б тебя Бог пристроил. Состояние у тебя небольшое. Хорошо, пока Авдотья Петровна жива, а умрет, куда ты денешься? К Татьяне Петровне, так ведь там житье-то не такое будет. Здесь тебе все угождают, а там ты должна будешь всем угождать, да все переносить - и косые взгляды, и кислые мины. Положим, что Авдотья Петровна не оставит тебя, да ведь много ли у нее самой-то? Она маменьке говорила, что дает тебе вексель в пять тысяч серебром; а именье родовое, нельзя и Василия Петровича обидеть; у него сын. Нет, тяжело тебе будет, Генечка!

Я от души поцеловала Лизу за добрую забогливость ее обо мне.

- Конечно, - продолжала она в раздумье, - у Данарова хорошее состояние: восемьсот душ не безделица; да ведь, пожалуй, не рада будешь и тысяче, как характер-то ужасный. Посмотри, ревнивец какой; ничего не видя, каковы он глаза сделал, как говорили о Павле Иваныче, точно черт; на меня даже страх нашел. Нет, ты, Генечка, подумай хорошенько. А эта Филиппиха-то, что тут егозит? Чего она добивается? уж не думает ли за него замуж выйти? Как же, посмотрит он на нее! Никогда я не любила ее. Хитрячка!