отцу воина, склонил голову, обнял мать и что-то зашептал ей на ухо.
Как же горько могут плакать люди.
Уткнувшись в плечо Мелькора, я пыталась справиться со слезами, заливавшими лицо.
— Благодарю вас, ридгон. За добрые слова о нашем мальчике, за участие и поддержку в минуту скорби… — доносились слова убитого горем отца.
— И ведь как птица накануне в стекло билась — знамение страшное несла… — совсем рядом раздался прерываемый всхлипами полушёпот какой-то женщины.
— Сынок, даже не смей! — неожиданно громко прозвучало в безмолвии, нарушаемом только тихими репликами пришедших к прощанию.
Волна судороги прошла по телу Мелькора, и я повернулась к говорящему.
Мать погибшего напряжённо и строго смотрела в искажённое болью и гневом лицо Рона, на котором явственно проступила решимость вернуться туда. Туда, откуда привезли вещи Халета, где оборвалась жизнь его друга.
Не помню, как оказалась рядом с мужем и стиснула его ладонь. Каждая клетка гудела набатом его немой ярости и непролитых слёз.
— Даже не смей! Даже не смей! — мысленно повторяла слова женщины, оплакивавшей сейчас самую страшную в жизни потерю.
Наступила такая тишина, что стало больно ушам. Весь мир как будто замер в минуте молчания. Рон повернулся к памятному ларцу, бессильно поднял глаза ввысь.
— Синее небо, вдруг, выцвело ситцем… — строки сами собой начали складываться в голове.
— Взмыло — опало, свечою задутой.
Сердце сыновнее — белая птица
С криком окно разбивало в то утро.
Солнце укрыла белёсая проседь -
Чёрные вестники у белостенной.
Боже, мы просим. Мы, гордые, просим:
Будь милосерден к новоявленным.
Говорила негромко, всё вокруг плыло, как в ватном тумане, и даже не поняла, почему вслух. Но услышали все. Мелькор и Рон смотрели на меня так пристально и серьёзно, будто открыли для себя новую, неизвестную Тину. Младший до онемения в костяшках ответно сжимал мою руку. Отец погибшего благодарно прикрыл веки и слегка кивнул, словно произнося наше «Аминь».
Церковники тоже расценили этот жест, как сигнал к службе и вышли вперёд.
Тягостное состояние охватило всех. Не слышно было привычных звуков смешливой переклички и посвистов возниц, вечером на привале скупые разговоры сводились исключительно к делам.
Рон на ужин не вышел и от еды вообще отказался. Ульмо бил тревогу — младший так тяжко переносил полученный удар, как будто сам чувствовал себя виноватым в смерти друга.
Я взяла его тарелку и, наказав никому носа не совать в карету, сама отправилась к Рону. Хотя, если честно, вообще не представляла, чем могу ему помочь и как вести себя в подобных ситуациях.
Ридгон сидел прислонившись головой и плечом к стене, устремив немигающий слепой взгляд в окно.
— Тина? — блёклым голосом отреагировал он на моё появление.
— Я. — быстрым взглядом оценивая обстановку, подтвердила его вопрос.
— Рон, так дело не пойдёт. Понимаю, что тебе сейчас не до меня, не до еды и вообще не до чего, но пожалей отца, ещё немного, и ты угробишь себя вконец. — чуть придвинула тарелку к нему.
— Тина, я не из вредности или капризов. — не меняя позы, ответил Рон, — Я просто не могу сейчас есть.
— Понимаю. Но не отступлюсь. Мёртвых не воскресить, прости за прямоту и безжалостность этих слов, но ты — воин, ты видел смерть не раз и должен понимать, что нельзя вот так загонять себя в отчаяние. Даже в память о них.
— Не волнуйся, пожалуйста, и отцу передай, что я справлюсь. Просто дайте мне немного времени. К утру постараюсь взять себя в руки и не пугать вас своим состоянием.
Ну что вот ответить ему на это?
— Знаешь, — Рон вдруг повернулся ко мне, — Я тоже всё думаю о том, как по-разному смерть воспринимается в бою и в мирной жизни. Я ведь действительно видел многое, хоронил товарищей, но там всё кажется по-другому. Как… как нечто не то, чтобы рядовое, но закономерное, объяснимое. А здесь… Скорее меня потрясла не сама гибель Халета, а живое горе его родителей. И я… Я ведь вёз им радость. Хотел…
Я сидела молча рядом, понимая, что ему сейчас нужен не собеседник, а слушатель. И раз уж он доверил свою боль мне, надо просто дать возможность высказать её до самого конца.
Ридгон отлепился от стены и откинулся на подушку.
— Я могу чем-то помочь? — осторожно опускаясь на другую, чтобы оказаться с ним в уровень, спросила его.
— Да.
— Только скажи.
— Ты уже помогаешь. Просто оставайся рядом.
Рон медленно перекатился со своего места, уткнул лицо в моё плечо и затих.
— Всё пройдёт, миленький, вот увидишь, всё пройдёт. — шептала про себя, мягко перебирая тёмные волны его волос, — А есть надо — из режима нам никак выпадать нельзя. Что же предпринять? Надо как-то уговорить.
— Рон. — совсем уж было решилась снова попытаться поднять эту тему…
Но в ответ лишь услышала тихое сопение.
— Спишь, что ли? — приподняла голову и посмотрела внимательней, — Точно, уснул! А мне теперь как быть?
Попыталась высвободиться, но Ронан так жалостливо застонал, прижимаясь сильней, что сердце не выдержало — вернулась на подушку. Так и пролежала незнамо сколько в одной позе, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить сжавшегося в комок и уютно примостившегося на моей руке мужа. Пока сама не выключилась.
Это была первая ночь, проведённая нами вместе.
* Низшее дворянство (барон, баронет) — фаранд/фаранда
26
Утром гражданин супруг проснулся первым — ясное дело, я-то полночи в потолок таращилась, гоняя мысли по кругу.
— Тина? — в голосе «благоверного» было столько изумления, что я не поленилась — разлепила один глаз. Физиономия у Рона была — отпад.
— Нет, блин, святой Януарий. — пошевелив зверски затёкшим плечом, поморщилась в ответ.
— Прости, я вчера даже не заметил, как уснул. Тебе… Я… — совсем сбился с мысли он.
— Прощаю. — милостиво сообщила я, — Но в отместку ты сегодня обещаешь весь день меня слушаться.
Это даже хорошо, что за некоторой неловкостью момента он отвлёкся от своих вчерашних тягостных мыслей.
Рон немного напряжённо сглотнул и хлопнул ресницами. Но в целом выглядел почти нормально. Вот уж воистину, утро вечера мудренее.
— Ну и ладно. И первым пунктом нашей программы — водные процедуры с оздоровительной зарядкой. Давай-давай, пошевеливайся. Собирай вещи — на озеро пойдём. —