Читать интересную книгу Цена человека: Заложник чеченской войны - Ильяс Богатырев

Кормилец наш Ахьяд и вечно хмурый вооруженный охранник невольно воротили носы, входя в наше помещение – настолько сильна была разница между воздухом на улице и у нас в «камере». Тогда Ахьяд принес нам тарахтелку – вентилятор 1953 года выпуска, чтобы хоть как-то расшевелить затхлый и влажный воздух. Вентилятор, скрипя, поворачивался из стороны в сторону и старался продуть подвал изо всех сил, но поскольку вентиляции как таковой не было, свежее не становилось, только чуть прохладнее. Но зато какая забота о заложниках! Нам принесли даже зубную щетку и полтюбика зубной пасты. Наконец-то мы могли почистить зубы: сначала я, потом, промыв щеточку, Влад. Оголенные нервы выбитых передних зубов я чистить не мог, разинув рот, тщательно и долго чистил коренные. Не представляете, какая свежесть образовалась во рту! Эта маленькая гигиеническая процедура оживила слегка притупившиеся ощущения естественной человеческой опрятности и чистоты. Наверное, чувство брезгливости – главное, что отличает цивилизованного человека от дикаря.

Чем ближе становилось 17 августа, тем чаще Ахьяд давал обнадеживающие обещания о самом что ни на есть настоящем освобождении, которое произойдет в самое что ни на есть ближайшее время. Нам самим казалось, что сутки уже не такие бесконечно долгие, как раньше, они немного поджались и стали проходить чуть резвее. Об их смене мы по-прежнему узнавали по приглушенным звукам извне. Подтверждением наступившему новому дню служило появление Ахьяда с едой в сопровождении своей тени – безмолвного вертухая-автоматчика. Они дважды, а иногда и трижды в день носили нам еду, но главное, непременно горячее блюдо, всегда подавалось утром. Вот так вот, есть ведь еще богобоязненные люди на свете, черт подери!

О 17 августа как о Дне нашего освобождения нас никто не предупреждал. Мы всегда представляли себе этот праздник ночным, а тут действие началось в солнечный день-деньской. Дверь открылась, и вместо Ахьяда с «тенью» появились новые фигуры, лица которых невозможно было разглядеть в контровом свете дверного проема.

– Всё, едете домой. Завязываем глаза и тихо садимся в машину.

Нам небрежно бросили полотенца, чтобы мы сами завязали себе глаза. Не знаю, как у Влада, но мое полотенце было чистым, только выстиранным, чувствовался запах стирального порошка. Я постарался завязать полотенце так, чтобы оставить узкий просвет снизу. Не очень жестко, но движением, не терпящим сопротивления, меня взяли чуть выше локтя и повели на улицу. Помню, как я сконцентрировался и стал усиленно подглядывать вокруг, опасно задирая голову и рассчитывая заметить что-нибудь важное. Но стоило мне выйти на улицу, как от букета разнообразных запахов у меня закружилась голова, а мысли начали путаться. Я привычно устроился на заднем сиденье то ли «шестерки», то ли «восьмерки» и притих, медленно вдыхая запахи.

Ехали около получаса. Газовали по асфальту, затем поехали по грунтовке и тут же остановились. Я услышал, что мы не одни, едем двумя машинами. Вторая остановилась прямо за нами, и наш водитель переговорил к кем-то из сопровождения. Спустя несколько секунд вторая машина рванула и ушла вперед. Мы оставались на месте с работающим двигателем. Стало жарко. Пот начал разъедать глаза, пробиваться из-под полотенца и капать мне на колени. Все сидели молча – мы с Владом на заднем сиденье и двое спереди. Руки наши были свободны, но мы не решались делать никаких лишних движений в столь ответственный момент. Честно говоря, я не испытывал чего-то особенного в те долгожданные минуты. Не знаю, почему, но я дышал ровно, безо всякого трепета и волнения, спокойно вдыхал воздух полной грудью. Голова перестала кружиться и все, будто после землетрясения, стало возвращаться на свои места: каждый кирпич к кирпичику, каждый разлом к своей песчинке, каждая трещина – к своей положенной склейке. Казалось, мир вокруг словно очнулся и принялся стремительно возвращаться в свое нормальное состояние. А где-то в глубине души становилось тепло и приятно.

Минут через десять мы медленно тронулись с места. Похоже, машина сопровождения поехала вперед на разведку, а потом подала нам сигнал, что, мол, все в порядке, можно подъезжать. И мы подъехали и остановились все так же, не заглушая двигатель. Сидевший рядом с водителем вышел, и снаружи послышались короткие реплики переговорщиков. Говорили на русском. Затем меня с Владом поочередно вывели из машины, и я почувствовал, как медленно разжали мое запястье и освободили руку. Последовала пауза. В эту минуту мы стояли между похитителями и теми, кто освобождал (или, точнее, выкупал) нас. Непонятно было, то ли «покупатели» приценивались, то ли они просто с любопытством рассматривали, как выглядят заложники вживую. Голос спросил наконец: «Скажите, как вас зовут?» Влад и я назвали себя. Убедившись, что мы – те самые, за кого шел торг, нас подвели к высокому порогу машины и подсадили на сиденья. Дверь захлопнулась и через секунду мы поехали, все так же с завязанными глазами. Пару минут мы ехали в полной тишине и только затем услышали ЭТО: «Все, ребята, вы свободны! Можете развязывать глаза». Вот так вот легко – без пафоса и фанфар. Часто в жизни самое важное происходит прозаично и просто.

Мы сидели на задних запасных сиденьях джипа. В машине кроме нас были еще четверо. Среди них и. о. министра внутренних дел Ингушетии Дауд Коригов. Он сидел рядом с рослым парнем, по всей видимости, личным водителем, одетым в камуфляжную форму. Между ними лежал автомат с подствольником. Ближе к нам сидели двое, один из которых говорил с грузинским акцентом. Никто из них не желал заводить с нами разговор, да и между собой они только вполголоса перекидывались несколькими фразами. Я стал смотреть в окно, близоруко прищуриваясь, пытался разглядеть, где мы проезжаем. Это был район села Горагорского, что на границе Чечни с Ингушетией. Так оно и есть: бандиты как раз за полчаса привезли нас из Долинского до холмистых окрестностей Горагорского, где в укромном местечке и произвели обмен.

– И сколько вы отдали за нас? – спросил я вдруг. Это вырвалось у меня как бы само собой: надо же было получить информацию, уточняющую условия развязки всей истории с нашим похищением. Человек, сидевший рядом с грузином, повернулся и, медленно наклонившись ко мне вплотную, спокойно посмотрел в глаза:

– Никогда никому не задавай этого вопроса.

Это было произнесено очень убедительно.

В аэропорту в Ингушетии нас ждал Саша Любимов. Он был искренне рад нашему долгожданному освобождению. Оказывается, он до последней минуты не был уверен в том, что в аэропорт привезут именно нас, а не группу НТВ во главе с Леной Масюк. Это значит, что мы находились в руках одной и той же бандитской группировки и переговоры об освобождении шли параллельно. Елена Масюк, Илья Мордюков и Дмитрий Ольчев были освобождены в следующий день, 18 августа.

…Наш самолет, летевший чартерным рейсом, приземлился в московском аэропорту «Внуково». Нас сразу повели в безлюдное место за воротами, где нас встречал зам гендиректора ОРТ Бадри Патаркацишвили в спортивном костюме. «Что-то ты, Ильяс, задержался в командировке», – сказал он и поздоровался с нами. Затем нас попросили сесть в машину и подождать. В салоне представительского «Мерседеса» мы прождали не меньше часа. Как я писал выше, все это время обсуждался вопрос, выдавать ли информацию о нашем освобождении в эфир или попридержать. Любимов, по всей видимости, об этом же говорил и с корреспондентом НТВ, чья группа появилась тут как из-под земли. Одни использовали нас, удерживая в заложниках, теперь другие пытались использовать наше освобождение. Впрочем, Влада и меня это все ничуть не волновало. Слава богу, мы теперь на свободе! Мы сидели на мягких кожаных сиденьях представительского авто с распахнутыми настежь дверьми. Рядом никого не было, но мы, видимо, уже по привычке, не осмеливались как-то выйти наружу. Мы сидели молча, с наслаждением проникаясь осознанием того, что все позади. От безделья я непроизвольно приподнял крышку лакированного столика между нашими сиденьями. Там лежало с десяток связок стодолларовых банкнот. «Ну их…» – сказал Влад. Я спокойно захлопнул крышку.

Глава 22

После того как я окончил учебу и стал работать на Первом канале, отец несколько раз спрашивал меня, уверен ли я в том, что делаю. Он не ждал от меня подробностей или объяснений, он просто хотел убедиться в сознательности моего выбора. «Если уверен, поступай, как считаешь нужным», – говорил он. Отец исходил из того, что недостаточно одного лишь воспитания, каждый человек проходит свой личный жизненный опыт, который подсказывает ему, что хорошо, а что плохо.

В июне 1997 года у меня не было уверенности в правильности моего решения. Опыт подсказывал мне, что поездки журналистов в Чечню небезопасны, хотя там уже и перестали стрелять. Тем не менее я поехал туда, вел себя неосмотрительно, по легкомыслию попался сам и увлек с собой менее опытного товарища. Отец очень переживал за меня и заболел в том году. Он умер спустя ровно год после нашего освобождения, на следующий день после моего приезда в очередной отпуск…