Читать интересную книгу Большое кочевье - Анатолий Буйлов

— А где же кораль? — изумленно спросил Николка у Шумкова, пристально разглядывающего приближающуюся толпу людей.

— Да вон же он, не видишь, что ли? — рассеянно махнул бригадир в сторону виднеющейся изгороди.

В толпе Николка сразу различил высокого зоотехника, с которым год тому назад прилетел в Ямск. Рядом с ним шли председательша Иванова и прихрамывающий Ганя — в сравнении с рослой женщиной он казался карликом. Остальные были Николке незнакомы.

После взаимных рукопожатий, расспросов и возгласов Шумков, Иванова и Ганя, отойдя чуть в сторону, начали о чем-то совещаться. Незнакомые люди в малахаях, эвены и камчадалы, весело подходили к Николке, дружески хлопали его по плечу, улыбаясь, спрашивали, ест ли он сырую печенку и струганину из мальмы, и, слыша утвердительный ответ, восторженно хвалили:

— Молодец, Николка! Вот это настоящий пастух! Печенку ест, струганину, нерпичий жир пьет — хар-роший пастух!

Они смотрели на него с тем восторгом, с каким смотрят взрослые на дитя, впервые сделавшее несколько самостоятельных шагов и сказавшее первую связную фразу. Все они, безусловно, считали его белой вороной, он это чувствовал, но не обижался, а лишь упрямей сжимал губы и старался быть невозмутимым и даже порой насмешливым.

Но вот Шумков и Ганя подошли к пастухам.

— Решили мы, братцы, с ходу попробовать загнать их в кораль, не ожидая завтрашнего утра. Народу у нас много, ребята помогут, — кивнул Шумков на забойную бригаду. — Ну как, Костя, попробуем?

— Конечно, надо попробовать, времени-то много еще, — неуверенно сказал Костя.

— Не пойдут они с ходу, — хмуро заявил кто-то из толпы. — Надо обождать до завтра.

— Сейчас попробуем, — Шумков повернулся к Николке: — Сбегай, брат, к Ахане, пусть ведет ездовых оленей с колокольчиками, скажи, что стадо будем в кораль загонять. Быстрей беги!

Но не успел Николка пробежать и десятка метров, как из-за дерева показался Аханя с караваном оленей, два из которых перезванивались колокольчиками: «Динь! Динь! Динь! Динь!»

Старик, не говоря никому ни слова, обвел караван вокруг людской толпы, вокруг стада и, нигде не задержавшись, повел караван куда-то в лес. «Динь! Длинь! Динь! Длинь!»

— Старик ваш спор разрешил, — засмеялась Иванова и отошла, чтобы не мешать погонщикам.

Взяв стадо в полукруг, люди, покрикивая и посвистывая, погнали его в ту сторону, где скрылся Аханя.

Николка с любопытством озирался по сторонам, вглядывался вперед, отыскивая загадочный кораль, который он представлял громоздким сооружением, напоминающим древнерусскую бревенчатую крепость с мощными скрипучими воротами. Но впереди был все тот же лес, и только справа и слева параллельно движущемуся стаду тянулись две невысокие изгороди. Жерди были прибиты к деревьям. В просветы между жердями мог пролезть годовалый теленок, а взрослый олень мог бы легко перескочить изгородь.

Вскоре Николка заметил, что изгороди постепенно сближаются, становятся выше, а просветы между жердями уменьшаются. Стадо сжимается, вытягивается клином, громче свистят погонщики, сильней напирают на задних оленей. Торопливо, взахлеб перезваниваются колокольцы. Изгороди впереди сходятся лучами, образуя проход метров в пять шириной, — передовые олени, войдя в проход, замедляли шаг, принюхивались, тревожно поводя ушами.

— Напирай! Напирай! — возбужденно кричит Шумков, отчаянно размахивая руками, и погонщики густой цепью вплотную подбегают к стаду и, крича, улюлюкая, напирают, напирают. — Быстрей! Быстрей, ребята! Не давай им назад повернуть! Дружней наваливайся! Пошли! Пошли, родимые!

Передние олени, подпираемые задними, неохотно пошли вперед, все быстрей-быстрей. Минута-другая, и вот лес расступился, в конце большой поляны показались привязанные к изгороди ездовые олени. Бурным потоком стадо хлынуло на поляну, растеклось по ней, всюду натыкаясь на изгородь. В панике олени ищут выход, бегут назад, но поздно: пастухи торопливо закрыли проход жердями. Стадо в ловушке!

— Все, голубчики, попались! Ловко мы их! С ходу загнали! Как по маслу! Ай да мы! Кто говорил, что не пойдут, — еще как пошли! — радостно восклицали люди.

Забор в корале высотой метра три, жерди толстые, прибиты к деревьям изнутри кораля длинными гвоздями — не повалить такую изгородь, не перепрыгнуть.

— Я же говорил, что везет тебе в этом году, Васька, — сказал Ганя Шумкову. — Карабин новый один на весь колхоз прислали — тебе достался. Василий Иванович два дня не мог загнать стадо в кораль, а твое с ходу пошло!

До глубокой ночи в палатках не гасли свечи, не смолкали громкие голоса людей, на раскаленных докрасна жестяных печурках клокотали большие кастрюли с нежным оленьим мясом. Председатель уступила настойчивым просьбам — разрешила понемногу выпить и сама выпила, отчего ее круглое лицо раскраснелось, напряглось, карие глаза заблестели.

В палатке было невероятно тесно и жарко. Николка забился в угол и молча, неодобрительно посматривал оттуда на галдящую, подвыпившую толпу. Сидящие вокруг председательши оленеводы и каюры в серых одеждах, морщинистые, бронзовые, с подмороженными скулами, лоснящиеся от пота, как смазанные салом, разговаривали с ней просто и без робости, как с чумработницей. Она и была в этот момент больше похожа на чумработницу, чем на грозного председателя. Это и нравилось Николке, и настораживало его: он в любую секунду ожидал услышать от решительной женщины какие-то распоряжения, грозные окрики, в любой момент она могла превратиться из чумработницы в председателя. И это было видно по ее лицу: хотя она весело смеялась, согласно кивала пастухам, но лицо ее при этом оставалось значительным, в словах ее чувствовалась уверенность и сила, заставляющая относиться к ней предупредительно, но не мешая быть в меру фамильярным.

— Наталья молодец! — громко говорил подвыпивший Фока Степанович. — Наталья наш брат, чего там… Она ма-ла-дец баба! Может она и премию дать, может и по уху стукнуть, знаю я ее, учились в школе вместе, чего там… — И, налив полстакана водки, неуверенно предлагал: — Наталья Петровна! Выпей с нами еще одну граммульку, одну последнюю граммулечку! За хороший год выпей! Всех оленей мы пригнали!

— Нет, Фока Степанович, хватит мне, и тебе уже довольно — завтра трудный день, а ты с похмелья будешь болеть.

— Я похмельем не болею!

— Ну, другие болеют. А кроме того, вам надо дежурство установить около кораля — вдруг собака вырвется чья-нибудь, натворит беды. С тебя, например, караульщик уже ненадежный — уснешь, замерзнешь на морозе.

— А у нас есть непьющий, — вмешался Костя, блаженно улыбаясь. — Николка непьющий, он и будет караулить. Нам теперь хорошо: есть кому пьяных разнимать, когда подеремся, и есть кому подежурить…

— Да! Да! Николка не пьет! Он пойдет караулить! — возбужденно загалдели пастухи. — Николка! Николка! Ты пойдешь караулить оленей? Ты чего там спрятался? Чего стесняешься? Иди сюда, Николка…

— Николка молодец — иво шибка хороший пастух будут! Только нада иво мало-мало учили…

— Ну, вот ты и учи его, Аханя, передавай ему весь свой опыт. А ты, Родников, в самом деле, чего же спрятался? Ну-ка, двигайся ближе к свету, посмотрю я, какой ты стал.

Николка нехотя придвинулся, недовольно подумал: «Картина я вам, что ли?»

— У-у, какой ты большой уже и сердитый. Чем недоволен-то, а, Родников? — бесцеремонно разглядывая Николку, с улыбкой спрашивала Иванова. — Или разочаровался в работе? А вымахал-то, а вымахал, господи! Куда растет человек? Ну, как живешь? Не обижают тебя пастухи? Работа нравится? Отвечай как на духу, честно.

Пастухи и каюры смолкли, напряженно уставились на Николку.

— Что молчишь-то?

— А чего зря говорить? — в тон ей, но с достоинством сказал Николка. — Если б не нравилась, давно бы ушел. Эта работа мне по душе.

Пастухи одобрительно заулыбались, перебивая друг друга, вновь принялись расхваливать Николку.

— Смотри-ка ты! — искренне удивилась Иванова. — Вот уж не думала, что у тебя будет в конце года такое оптимистическое настроение. Ну, молодец! Я довольна тобой. У нас еще не было русских пастухов, правда, один пытался пастушить, но через три месяца в самый комариный сезон сбежал из бригады.

— О! Такой пастух были, были, — закивал Аханя. — Шибка иво храпели! — И он, изобразив спящего человека, громко и смешно захрапел.

— Неужели он так громко храпел? — изумилась Иванова.

— Так, так иво храпели. Суксем этот нюча[6] спать не давали нам. Большой нюча были, и живот иво шибка большой, серавно как баба беременный. Сопки крутой не могли ходить иво. Так дышали: «Пфу! Пфу! Хыр-хи! Хыр-хи!» Всегда иво шибка потели. Кумар иво мало-мало кусали, шибка иво матерились на кумар. Скоро поселок иво ходили. Говорили: пойду женку мало-мало пощупали, потом опять сюда приходили будем. Не пришли, однака. — Старик кашлянул, лукаво подмигнул пастухам и закончил: — Пока этот нюча олень мясо тут кушали, иво женку другой мужика щупали… один кукуль двоем спали…