Читать интересную книгу Полудевы - Марсель Прево

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 44

Глава 12

Квартал Saint-Sulpicc сохранил свою оригинальную монастырскую наружность, в то время как ведомство шоссейных и других дорог совершенно, до неузнаваемости, преобразило весь левый берег Сены. Там, в тени башен, которые Виктор Гюго справедливо сравнил с чудовищными кларнетами, под тенью большой семинарии, где плиты не менялись с тех пор, как их орошали слезы Манон, приютилась вся светская промышленность, живущая священниками и богомольцами; скромные лавки, выходящие на узкие почти темные улицы, торговцы статуями, свечами, ризами, книжники, продающие требники и другие церковные книги и т. д. И улицы здесь носят совсем особенные, старинные церковные названия: Saint-Placide, rue Princesse, rue Cassette, rue du Vieux-Colorabier. Это вместе квартал специальных отелей, дающих приют приезжим священникам, монахиням, исполняющим послушание, и в них останавливаются также и некоторые благочестивые провинциальные семейства по указанию их местного священника. В гостиницах этих комнаты похожи на больничные с бревенчатыми, окрашенными в белый цвет потолками, деревянные кровати с коленкоровыми занавесками, по стенам и на каминах картины и другие предметы религиозного содержания. Чистота в них доведена до высшей степени: а служанкам недостает только чепчика, апостольника и распятая на четках, спускающихся до колен. Столовая – настоящая трапезная с тяжелой посудой, огромными графинами, белье ослепительной белизны с мудрыми изречениями. В постные дни необходимо предупредить с вечера, если желают иметь к завтраку бифштекс, причем слуга или гарсон бросает на заказывающего недоверчивый взгляд. Контора гостиницы обставлена мебелью красного дерева и украшена вазами с букетами сухих цветов, которые на юге называют «метлами». На столе лежат журналы «Крест», с изображением Христа, осененного лучами, «Свет», «Католический мир»… Отели эти вообще, помимо их особенного старинного убранства и монастырского вида, с их спальнями и добродетельной кухней были бы, несомненно, одними из лучших в Париже, если бы в них не царствовала атмосфера той тоски и суровости, которые распространяют люди, соприкоснувшиеся с церковью, но не вступившие в нее.

В таком-то отеле «Миссионерском» и проживали в Париже мадам Шантель с дочерью и сыном. Они занимали помещение на втором этаже, выходящее частью на улицу Notre Dame des Champs, частью на монастырские сады, разделенные на маленькие рощицы, с бассейнами и разбросанными там и сям в зелени статуями религиозного содержания. Мадам де Шантель с дочерью занимали два лучших помещения, а комната Максима, несколько поменьше, выходила к монастырскому саду и семинарии и обстановкой своей наводила на мысль о поселившимся в нем абитуриента, прибывшего в Париж для поступления в семинарию. Постель с белыми занавесками, казалось, должна была навивать самые непорочные, спокойные сны, чуждые всему, кроме науки и молитвы. Эта кровать полированного ореха, маленький ночной столик около неё, комод с мраморной доской, покрытой вязаной салфеткой, несколько стульев, из которых один низенький, мог служить в виде скамейки для молитвы, стол и маленькая этажерка для книг составляли всю обстановку комнаты. Единственное зеркало помещалось над камином, украшенным двумя большими раковинами. На стене висела гравюра из Magasin pittoresque, изображавшая «Снятие с креста» Рембрандта.

Наверно, эта маленькая монастырская комната никогда еще не принимала в стенах своих пилигрима, обуреваемого такими противоречащими обстановке страстями. Максим пребывал, то в неописанном восторге и тогда целыми часами не отрывался от портрета Мод, весь погруженный в воспоминания о блаженных минутах, проведенных с нею, то на него нападала страшная тоска, он уходил в самого себя и его терзала мысль о необходимости бежать, скрыться у себя в Beзери: родное поместье в такие минуты отчаяния и страданий всегда являлось желанным тихим убежищем.

Истинная страсть выдает себя стремлением к одиночеству, которое овладевает душой. Человек, привыкший наслаждаться жизнью, будучи одержим этой таинственной силой, может продолжать прежний образ жизни и чувствовать себя одиноким, находясь в обществе, не сознавая своей принадлежности к нему; когда же страсть коснется души человека, привыкшего к уединению и склонного к нему с детства – другое дело. Максим был именно в таком положении. Кроме двух лет, проведенных в Сент-Кирской школе и двух с половиной в полку, он жил постоянно в своей семье, в Везери, посреди крестьян и в обществе старого учителя из духовных. Во время кратковременного отсутствия его вне дома и блуждания в свете, он достиг полного возмужания; но еще не успел он возвратиться в свой родной Везери, как уже почувствовал отвращение к женщине, виновнице чувственных наслаждений, и обрек себя на воздержание. Хотя Максим и наложил на себя эту узду, тем не менее, он сохранил горячий, чувственный, сантиментальный темперамент, и отсутствие любимой женщины приводило его в ярость, хотя он одинаково страдал в присутствии ее: то его раздражало, что ее нет в данную минуту, то он бесился за свою неловкость, которая при ней отнимала у него всякую волю, парализовала его, и он, из опасения быть неприятным, не осмеливался просить малейшей ласки. Он страдал от стеснения своей воли, от недостатка энергии. Он прекрасно сознавал, что не таким путем следует идти к браку, об этом подсказывало ему его прямое сердце, его твердая воля; нельзя предстать пред избранной заранее ослабевшим и нравственно истерзанным. Сколько раз он представлял себе свою будущую семейную жизнь: полная общность желаний, разумная равноправность, при тихой и самоотверженной любви, понятия о которых он умел внушить Жанне. А вышло на деле так, что он, едва сделавшись женихом, уже чувствовал себя побежденным, сознавая, что возлюбленная его была более деликатной и вместе более сильной расы, а сам он, некоторым образом, в положении римского властелина-варвара, которого римлянка удостоила любви, заставляя его презирать свою неволю и одновременно преклоняться перед ней. Максима раздражал внутренний протест, поднимавшийся в нем, и он твердо решил заглушить его. «Я так хочу, – говорил он, – я хочу повиноваться»… Подобно католикам, наслаждающимся умерщвлением своей плоти, он связывал свое отречение от самого себя со всепоглощающей мыслью о боготворимой им женщине.

Единственное, чего он не в состоянии был слышать или забыть, это голоса благоразумия, который предсказал ему бежать из Сент-Аманда, потом шептал ему, когда он входил с Гектором Тессье в оперу, еще раз в день обеда в Шамбле и после того беспрестанно повторял: «Эта женщина не та, какая тебе нужна. Безумно с твоей стороны искать подругу в этой фальшивой искусственной свите, к которой ты сам не принадлежишь… В тот день, когда ты полюбил ее, ты ласкал собственную иллюзию, вызывая катастрофу»… Этот настойчивый голос отравлял лучшие минуты радости, звучал досадным диссонансом с сильным радостным настроением, в котором находился иногда Максим по возвращении из Шамбле, где он как в заколдованном кругу проводил целые часы с Мод… И даже находясь с Мод, его преследовала иногда та же мысль, отражаясь тревогой на его лице; тогда девушка в беспокойстве спрашивала: «О чем вы думаете?» – Что за беда! Он смирился с этой участью, вовсе не входившей в его расчеты и бывшей не в его вкусе. Он позволял таскать себя по модисткам, портнихам, обойщикам, с бесконечной тяжестью на сердце, которую должен испытывать солдат, обреченный во время боя разбивать камни на дороге. Но Максим принимал все, ни от чего не отказывался, только бы вкушать сладость близости с Мод, дольше оставаться около неё, смотреть на нее и говорить с нею. Даже в самые неудачные для него дни, когда тоска приводила его в особенно мрачное настроение, когда, расставаясь с ней, он думал: «до завтра я не увижу ее!» он чувствовал себя совершенно покинутым, жизнь без нее была так отвратительна ему, что он просил прощения, бил себя в грудь как грешник, обвинял в недостаточной любви к ней, благоговел перед капризами своей возлюбленной и имел силы желать одного: чтобы она была вечно с ним, любила его, пусть даже терзала, но была бы тут… В такое время, когда мысли его путались, лихорадка била его, предательские письма с обвинением против Мод, одно за другим, являлись как бы предупреждением со стороны Провидения, когда брак его тоже был решенным делом. Он клялся Мод, что верит ей, он не хотел сомневаться; но в то же время, возможно ли, не мучась, читать эти письма, такие определенные, в которых так точно обозначался ее туалет, часы, когда она выходила, и все ее действия в продолжение дня? Максим страдал, боролся сам с собой, искал опоры против подозрения в словах Гектора: «В Париже нет светской девушки, которой не приписывали бы дурных поступков… A мадемуазель Рувр слишком хороша для того, чтобы не возбудить клеветы. Вооружитесь терпением, закалите свое сердце»…

1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 44
На этом сайте Вы можете читать книги онлайн бесплатно русская версия Полудевы - Марсель Прево.
Книги, аналогичгные Полудевы - Марсель Прево

Оставить комментарий