Читать интересную книгу Макиавелли - Жан-Ив Борьо

Из переписки с посланником, в которой вопрос о его личном будущем постепенно отступал на второй план, Макиавелли сделал следующий вывод: масштаб его «полезности» изменился, иначе говоря, ни папа, ни римские Медичи не возьмут его на службу, во всяком случае, при нынешнем положении вещей. Условия для его возвращения еще не сложились. Но в его колчане оставалась еще одна стрела: члены Совета десяти, в том числе Содерини, привыкли на протяжении многих лет просить у него «советов», а роль советника при государе в политическом контексте итальянского Возрождения считалась весьма престижной – не случайно в большинстве тогдашних руководств особое внимание уделялось изучению вопроса о «хороших» и «дурных» советчиках.

Разумеется, страсть давать советы совсем недавно, когда Макиавелли вздумалось делиться с Медичи своими соображениями о том, как следует вести себя семейству, после долгого изгнания вернувшемуся в те края, откуда оно бежало после переворота, сослужила ему дурную службу. Что ж, это означает лишь, что ему надо сменить тактику. Италия, как он признает, «унижена» и нуждается в преобразованиях. Он по-прежнему будет давать советы, но не столь прямолинейно; он постарается «объяснить» Медичи, в чем состоит их миссия в новой Италии, пережившей катастрофу французского нашествия. Но, не располагая личным состоянием и ни гроша не получая от Синьории, Никколо был вынужден удалиться в родную деревню Сант-Андреа в Перкуссине. Именно там был создан обращенный к Лоренцо Медичи бессмертный «Государь».

8

Сант-Андреа, или время шедевров

Деревенское заточение

В местечке под названием Сант-Андреа в Перкуссине, расположенном в одиннадцати километрах от Флоренции, Макиавелли проведет восемь месяцев, заполненных вынужденным досугом, работая над произведением, которое принесет ему мировую славу, хотя при жизни у него не мелькнет ни малейшей догадки о том, какой размах приобретет эта слава. Дом, в котором жил Макиавелли, отличался простотой; соседка называла его Albergaccio (ит. «убогая харчевня»). Макиавелли в меру сил надзирал над работами, проводившимися в его скромном поместье, деля свое время между общением с современниками и с другими, более любезными его сердцу собеседниками – великими авторами классической литературы, как он сам сообщает об этом в одном из самых известных своих писем от 10 декабря 1513 г. к Франческо Веттори, тогда «светлейшему послу» Флоренции при папском престоле и его единственному заступнику перед Медичи, вновь воцарившимися во Флоренции. Это письмо – ответ на послание Веттори от 23 ноября, в котором тот расхваливает римскую жизнь.

Я сижу в деревне, и со времени последних происшествий не провел во Флоренции полным счетом и двадцати дней. До сих пор занимался собственноручной ловлей дроздов. Поднявшись до света, я намазывал ловушки клеем, затем обходил их, нагруженный связкой клеток, как Гета, когда он возвращался из порта с книгами Амфитриона, и собирал от двух до шести дроздов. Так я провел весь ноябрь, а затем, к своему неудовольствию, лишился этого развлечения, хотя оно чересчур ничтожно и непривычно.

Вот как я живу. Встаю я с солнцем и иду в лес, который распорядился вырубить; здесь в течение двух часов осматриваю, что сделано накануне, и беседую с дровосеками, у которых всегда в запасе какая-нибудь размолвка между собой или с соседями. <…>

Выйдя из леса, я отправляюсь к источнику, а оттуда на птицеловный ток. Со мной книга, Данте, Петрарка или кто-нибудь из второстепенных поэтов, Тибулл, Овидий и им подобные: читая об их любовных страстях и увлечениях, я вспоминаю о своих и какое-то время наслаждаюсь этой мыслью. Затем я перебираюсь в придорожную харчевню и разговариваю с проезжающими – спрашиваю, какие новости у них дома, слушаю всякую всячину и беру на заметку всевозможные людские вкусы и причуды. Между тем наступает час обеда, и, окруженный своей командой, я вкушаю ту пищу, которой меня одаривают бедное имение и скудное хозяйство. Пообедав, я возвращаюсь в харчевню, где застаю обычно в сборе хозяина, мясника, мельника и двух кирпичников. С ними я убиваю целый день, играя в трик-трак и в крикку; при этом мы без конца спорим и бранимся и порой из-за гроша поднимаем такой шум, что нас слышно в Сан-Кашано. Так, не гнушаясь этими тварями, я задаю себе встряску и даю волю проклятой судьбе – пусть сильнее втаптывает меня в грязь, посмотрим, не станет ли ей наконец стыдно.

С наступлением вечера я возвращаюсь домой и вхожу в свой кабинет; у дверей я сбрасываю будничную одежду, запыленную и грязную, и облачаюсь в платье, достойное королевского или папского двора; так, должным образом подготовившись, я вступаю в старинный круг мужей древности и, дружелюбно ими встреченный, вкушаю ту пищу, для которой единственно я рожден; здесь я без стеснения беседую с ними и расспрашиваю о причинах их поступков, они же с присущим им человеколюбием отвечают. На четыре часа я забываю о скуке, не думаю о своих горестях, меня не удручает бедность и не страшит смерть: я целиком переношусь к ним. И так как Данте говорит, что «исчезает вскоре то, что, услышав, мы не затвердим», я записал все, что вынес поучительного из их бесед, и составил книжицу «О государствах».[77]

Итак, в декабре 1513 г. Макиавелли приступил к работе над «Государем», тем самым войдя в славную когорту авторов политической литературы. Главным, что отличало его от предшественников, было то, что он, несмотря на постоянные ссылки на античные образцы, рассматривал политические проблемы не в абстрактном измерении, а с точки зрения реалий своего времени, то есть отталкиваясь от существующих тогда режимов, настолько сложных, что без ознакомления с их особенностями мы вряд ли поймем позицию Макиавелли.

Вопрос reggimento в Италии периода Возрождения

Макиавелли писал для настоящего времени или, по крайней мере, для ближайшего будущего. Поэтому невозможно следить за его мыслью вне контекста эпохи со всеми ее драматическими событиями. Мы не можем оставить без внимания военные столкновения и политические конфликты, сотрясавшие тогда Северную Италию, не можем не исследовать гражданское устройство общества, на протяжении двух веков находившееся в становлении. Макиавелли изучал его и пытался определить, какой образец (или какие образцы) правления следует предложить тем, кто способен претворить их в жизнь.

Действительно, если рассматривать итальянское Возрождение с чисто эстетической точки зрения, то Кватроченто предстает сияющей вершиной, блестящим завершением процесса, начатого робкими – но гениальными! – намеками Треченто. В области литературы и философии это было бурное вторжение античной мысли, этого кладезя знаний, в темную удушливую атмосферу бесконечного Средневековья.

При всех очевидных достоинствах и неоспоримой логичности подобного подхода следует все же признать, что «прогресс» развивался на гораздо менее блестящем фоне, отмеченном войнами с массовыми убийствами и разрушениями, затронувшими в том числе и Флоренцию. Тогдашняя Италия представляла собой лоскутное одеяло, состоявшее из герцогств, республик и т. п., яростно отстаивавших свою независимость и часто враждовавших друг с другом в стремлении ослабить ненавистных соседей-конкурентов.

Вместе с тем население пылающих взаимным озлоблением городов и поселений Северной и Центральной Италии испытывало приблизительно одни и те же страхи. Понятие «Италия» оставалось в значительной степени умозрительным: если люди и осознавали, что существуют в рамках некой глобальной общности, то определяли ее исключительно по отношению к Древнему Риму; для политического и юридического объединения этого было явно недостаточно.

В чем же заключалась проблема reggimento (ит. «способ управления») в Италии эпохи Ренессанса? Здесь сложилось два типа государственного устройства – республика и «княжество».

«Республика» имела в Италии давние традиции. Республиками были Амальфи, а также Пиза, Генуя и Венеция, которым в прошлом (в VI–VII вв.) удалось сохранить независимость от Византийской империи и могущественного Италийского королевства. Все эти города, к которым присоединились Рагуза, Гаэта, Анкона и Ноли, начиная с XII в. пользовались полной автономией. Их жители занимались торговлей, по большей части с Востоком, где Византия постепенно утрачивала свои позиции. Политическая система в них опиралась на горожан, точнее говоря, на корпорации, имевшие свое представительство в постоянно действующих или временных советах; исполнительную власть осуществлял так называемый «подестат», членов которого в случае надобности вербовали из числа иноземцев. При этом не следует думать, что «республиканские» города-государства были связаны какой-либо солидарностью. Так, в 1137 г. Пиза завоевала и разграбила республику Амальфи, которая после этого настолько ослабела, что была вынуждена уступить старшинство в области торговли соседнему Неаполю. Но и Пиза получила свое: после поражения в морской битве при Ливорно против Генуи в 1284 г. она покорилась Флоренции и окончательно отошла на второй план. Четырнадцать лет спустя Генуя разгромила венецианский флот в сражении близ далматинского острова Курцола и на семь десятилетий обеспечила себе морское владычество; Венеция возьмет реванш лишь в 1381 г., после победы в так называемой «войне Кьоджи», которая развернется и на море, и на суше.