Читать интересную книгу Гроза в Безначалье - Генри Олди

Увы, успех был недолгим.

Полупрозрачные птицы-супарны, двойники Лучшего из пернатых, налетев стаей, растерзали путы — а ты еле удержался, чтобы не начать плясать, одновременно почувствовав в желудке позыв облегчиться. Учитель мастерски владел мантрами «Пишач-Весельчак» и «Дремота Чрева», которые бросали противника в неистовый пляс, принуждая заодно к поносу и мочеиспусканию.

Единственным средством было переждать — долго «Пишач-Весельчак» не действовал, — сосредоточив все внимание на лазурной паутине и дав пауку вдоволь набегаться по концентрическим кругам.

Наконец желание плясать ушло, оставив слабость в икрах, а желудок утихомирился.

Некоторое время ты, пользуясь молчанием учителя, кружил по полю, расстреливая тех, кто рисковал загораживать дорогу, заставил повернуть вспять слона, похожего на грозовую тучу, срубил стрелами древко зонта и штандарт какого-то особо настойчивого Рамы, но потом тебе пришлось сменить колесницу — упав с неба, дымная палица вдавила твою повозку в землю через миг после того, как ты успел соскочить наземь…

Вспышкой безумия кажется: никакого Гангеи не существовало от сотворения мира. Сейчас ты Индра-Громовержец, буйный Владыка Тридцати Трех, нет, вас по меньшей мере двое, и пока один Индра сражает полчища мятежных асуров, другой содрогается в экстазе, обнимая женщину, похожую на маленькую перевозчицу…

Запах рыбы наполнил Вселенную.

Паутина уже была не лазурной — она была белой.

Как снега Химавата.

И огненные мухи суетились вокруг паука, сотканного из заката и восхода.

* * *

— Ишь, расселся! Иди лучше за водой сбегай…

Колесничный клин упрямо прорывался на левом фланге, земля под колесами вспучивалась кислым тестом, превращаясь в болото, местами покрываясь глинистой коркой, но губы с остервенением продолжали выплевывать мантру за мантрой, паутина рвалась в клочья, чтобы вновь срастись, проворней иглы ткача сновал паук, пожирая муху за мухой, — и колесницы подминали трясину под себя, чешуйчатые змеи-наги опутывали колеса, не позволяя им проваливаться, а ливень железных дротиков хлестал наотмашь по армаде закованных в броню слонов, оставляя на месте животных курящиеся воронки…

— Оглох?! — рявкнуло из воронок. — За водой, говорю, сбегай!

Гангея открыл глаза сразу, рывком, и взгляд захлебнулся покоем. Привычным, обыденным, не требующим шепота белых губ и рези в руках, исхлестанных тетивой.

После огня и грохота это было почти невыносимо.

«Я… я выдержал испытание?!» — хотел спросить юноша. Он взглянул на Раму-с-Топором (тот как раз швырнул к ногам ученика коромысло и пошел разводить костер) и понял: задай он этот вопрос — ответ будет известен заранее.

Сын Пламенного Джамада не любил итогов. Высшей похвалой в его устах было молчание. Если после паузы следовал еще и короткий кивок — можно было преисполняться счастьем и плясать всю ночь напролет.

Зато ошибок, даже самых пустяковых, суровый Рама не прощал. «Лучше я, чем другие!» — приговаривал он перед разносом, и вскоре приказ сбегать за водой воспринимался радостней, чем милость любого из Локапал.

Гангея встал — тело надрывно застонало, моля о пощаде, о долгом сне, об отдыхе… И великая смелость вдруг пришла ниоткуда.

— Обожди, гуру…

Парашурама обернулся и воззрился на ученика с коромыслом в руках. При расставании старшего с младшим последний должен был просить позволения удалиться, а останавливать старшего, когда тот уходил, и вовсе шло вразрез с неписаным кодексом отношений.

Но колесничный клин… прорыв по левому флангу был восхитителен, он почти достиг цели, даже когда слоны принялись изрыгать из хоботов металлические шары, так что можно было простить мальчишке нечаянную дерзость. Сегодня его день.

— Гуру, ты всегда учил меня: «Как?» И я понял. Теперь я могу превратить опушку леса в чадящий факел или объявить войну кшатре, один против всех… (напоровшись на иглу зрачков аскета, юноша осекся и минуту молчал). Но мне хочется знать: «Почему?!» Я умею — и хочу знать.

— Ты не брахман, — только и ответил Рама-с-Топором. — Тебе достаточно уметь.

— При чем тут моя варна?

— При всем. Я с детства знал, как, например, положено проводить обряд плодородия, а ты если что-то и знал, так только видимость: приходят жрецы, возжигают огни… Потом жрецам платят, и они удаляются.

— Гуру, ты пытаешься уйти от ответа. Позже ты можешь избить меня палкой, и я не стану сопротивляться…

«А если бы и стал?» — густые брови Рамы-с-Топором двумя хищными гридхрами взмыли к морщинистому не по годам лбу.

— …но обряд плодородия здесь совершенно ни при чем!

— Это ты так думаешь. Ты считаешь, что брахман-жрец молит божество о милости и получает дар — будущий урожай для какого-нибудь старосты деревни? Нет, мой мальчик. Скажи мне: почему не проваливались в болото твои колесницы?

— Ну… я совместил часть ездовых мантр с боевыми, потом вызвал оружие «бхаума», которое творит землю…

— Я не об этом. Что видел ты, кроме поля боя?

— Ты не раз спрашивал меня, гуру. Я же не раз отвечал. Я видел паутину и паука с мухами.

— Хорошо. Я вижу это по-другому… впрочем, не важно. Ты действовал, ты говорил, ты вспоминал и сопоставлял, ты видел реальное и надреальное — и все это одновременно?!

— Выходит, что так, гуру…

— То же самое происходит с брахманом-жрецом во время моления. Он действует, разжигая огни и творя обряд, он представляет свое действие, но не здесь, а в божественных сферах, как его творили бы Великие Суры, он произносит мантры, сосредоточиваясь на смысле и оболочке. В результате божество — божество, юный дуралей! — оказывается связанным и вынуждено расплачиваться за освобождение! Урожай мог быть хорошим или плохим — но Жар брахмана заставил Бога откликнуться, колыхнуть паутину Трехмирья, и теперь урожай СКОРЕЕ будет хорошим, чем плохим! Понял?! Слоны не изрыгают металлические шары из хоботов, а колесницы не ходят по болоту — но ты совмещаешь несовместимое, и ничтожно малая вероятность разрастается подобно тому, как из семени вырастает гигант-баньян!..

Рама провел узкой ладонью по лицу, словно пытаясь стереть краску. Лицо не посмело ослушаться, став привычно бледным.

— Больше я тебе ничего не скажу, — сухо бросил аскет. — Ступай за водой…

6

Когда Сурья-Солнце погонит свою колесницу в сторону океана, а вечер измажет сиреневой кистью стену джунглей, — именно тогда Рама-с-Топором вопросительно глянет на своего ученика, и ученик его поймет.

Гуру не раз говорил, что добродетельный брахмачарин[46] в конце своего обучения должен сделать две вещи: расплатиться с учителем и дать какой-нибудь обет.

Относительно расплаты Рама предупредил сразу и бесповоротно: не вздумай. Многие достойные ученики лезли вон из кожи, дабы ублажить учителя: пригоняли тысячу белых скакунов с правым черным ухом, доставали серьги и сандалии, какие носит Богиня Счастья… Гангее в таких подвигах было отказано. Отказано публично, в присутствии матери-Ганги и обоих Наставников.

Гангея тогда еще обиделся не на шутку: накрывалась бронзовым тазом мечта — привести учителя в трепет, добыв для него… добыв для него… добыв…

На ум не приходило ничего, что могло бы заставить трепетать хозяина Курукшетры. Гангея обиделся вдвое больше, а мама лишь кивнула и удалилась в сопровождении Ушанаса и Брихаса.

Что же касается обета, то в рыбачьем поселке сын матери рек успел кое-что подслушать.

И, отвечая на вопросительный взгляд Рамы, юноша произнес всего несколько слов.

— Ну и дурак, — подытожил учитель, дернув себя за кончик косы. — Нашел, с кого брать пример… Ох, малыш, не приведи судьба, чтоб мы с тобой встретились как враги!..

А потом еще долго качал головой, уставясь в землю.

Юный Гангея дал обет, повторив слова, которые почти сорок лет тому назад произнес семнадцатилетний Рама, сын Пламенного Джамада:

— Никогда не отказывать просящему…

Глава VI

ЛЮБОВЬ ОПЕКУНА И ТОПОР РАЗРУШИТЕЛЯ

1

Рама подбросил в костер охапку веток, и клубы сизого дыма наполнили ночь. Дрова отсырели — сезон дождей, приближаясь, насквозь пропитывал влагой все, что угодно, — и Семипламенный Агни надсадно кашлял, дразнился чадными языками, ругался на чем свет стоит, пока влага не соизволила, шипя и стеная, изойти прочь.

Аскет по давней привычке дернул себя за кончик косы и опустился на бревно в пяти шагах от кострища.

Рядом с ним лежал обязательный Топор-Подарок, с которым Парашурама не расставался ни на миг, по правую руку, на ошкуренном чурбачке, расположились кусок выделанной кожи, дратва и набор игл с лезвиями.