— Ничего, — твердо ответил Динс. — Нести ниспосланное нам испытание. О, если бы Господь смилостивился и прибрал меня прежде, чем этот позор пал на мой дом! Но да свершится воля его! Больше мне сказать нечего.
— Но вы все-таки наймете защитника бедняжке? — спросил Сэдлтри. — Без этого нельзя.
— Будь еще меж ними благочестивый человек, — сказал Динс. — А то сплошь стяжатели, вольнодумцы, эрастианцы, арминианцы — знаю я их!
— Полноте, сосед! Не так страшен черт, как его малюют, — сказал Сэдлтри. — Есть и среди адвокатов люди почтенные, то есть не хуже других, и благочестивые на свой лад.
— Вот именно, что на свой лад, — ответил Динс. — А какой их лад? Безбожники они, вот что! Их дело — пуcкать людям пыль в глаза, да трещать, да звонить, да учиться красноречию у язычников-римлян да у каноников-папистов. Взять хоть эту чепуху, что вы мне прочли; неужто нельзя этих несчастных ответчиков, раз уж они попали в руки адвокатов, называть христианскими именами? Нет, надо было назвать их в честь проклятого Тита, который сжег храм Господен, и еще каких-то язычников.
— Да не Тит, — прервал Сэдлтри, — а Титиус. Зачем же Тит? Мистер Кроссмайлуф тоже недолюбливает Тита и латынь. Так как же все-таки насчет адвоката? Хотите, я поговорю с мистером Кроссмайлуфом? Он примерный пресвитерианин и к тому же церковный староста.
— Отъявленный эрастианец, — ответил Динс. — По уши погряз в мирской суете. Вот такие-то и помешали торжеству правого дела.
— Ну, а старый лэрд Кафэбаут? — сказал Сэдлтри. — Он вам вмиг распутает самое трудное дело.
— Этот изменник? — сказал Динс. — В тысяча семьсот пятнадцатом году он уже был готов примкнуть к горцам и только ждал, чтоб они переправились через Ферт.
— Ну, тогда Арнистон. Большой умница! — сказал Бартолайн, заранее торжествуя.
— Тоже хорош! Навез себе папистских медалек от еретички, герцогини Гордон.
— Надо ж, однако, кого-то выбрать. Что вы скажете о Китлпунте?
— Арминианец.
— Ну, а Вудсеттер?
— А этот кокцеянец.
— А старый Уилливау?
— Этот ни то ни се.
— А молодой Неммо?
— А этот вовсе ничто.
— На вас не угодишь, сосед, — сказал Сэдлтри. — Я перебрал самых лучших; теперь выбирайте сами. А то можно и нескольких — две головы лучше одной. Может, возьмем младшего Мак-Энни? Уж то-то красноречив! Не хуже своего дядюшки.
— И слышать не хочу! — гневно вскричал суровый пресвитерианин. — Не его ли руки обагрены кровью мучеников? Не этот ли самый дядюшка так и сошел в могилу с прозвищем Кровавый Мак-Энни? И будет известен под этим прозвищем, покуда жив на земле хоть один шотландец. Да если бы жизнь моего несчастного ребенка, и Джини, и моя в придачу, и всех людей зависела от этого слуги диавола — и то Дэвид Динс не стал бы иметь с ним дела! Последние слова, сказанные громко и возбужденно, были услышаны Батлером и Джини, которые поспешили вернуться в дом. Они застали бедного старика в исступлении от горя и от гнева, вызванного предложениями Сэдлтри; щеки его пылали, он сжимал кулаки и возвышал голос, но слезы в глазах и дрожь в голосе показывали, что он не в силах совладать со своим горем. Батлер, опасаясь следствий волнения для дряхлого, изнуренного тела, стал умолять его быть спокойным и терпеливым.
— Это я-то нетерпелив? — сурово отозвался старик. — Можно ли быть терпеливее в наше злосчастное время? Я не позволю ни еретикам, ни детям их, ни внукам учить меня на старости лет, как мне нести мой крест.
— Но ведь тут дело мирское, — сказал Батлер, не обижаясь на этот выпад против его деда. — Приглашая врача к больному, мы не спрашиваем, во что он верует.
— Не спрашиваем? — сказал Динс. — А я бы спросил. И если бы оказалось, что он не отличает правых ересей от левых, я не принял бы ни капли его лекарства.
Аналогия — опасная вещь. Батлер попробовал провести ее и потерпел неудачу, но, как доблестный солдат, у которого ружье дало осечку, не отступил, а перешел в штыки:
— Слишком узкое толкование, сэр. Солнце равно сияет для праведных и неправедных, и в жизни им неизбежно приходится общаться; быть может, именно для того, чтобы грешники могли быть обращены на путь истинный, а праведным это общение было бы испытанием.
— Ты еще молод и глуп, Рубен, — сказал Динс. — Можно ли прикоснуться к дегтю и не замараться? А как же защитники ковенанта? Они и слушать не хотели священника, будь он семи пядей во лбу, если он не обличал ересей. Не нужен мне адвокат, если он не принадлежит к потерпевшим за нашу возлюбленную церковь, пусть их осталось всего горсточка!
С этими словами, словно утомленный спорами и самим присутствием посторонних, старик поднялся и, простившись с ними движением руки, заперся в каморке, служившей ему спальней.
— Он губит дочь своим безумством, — сказал Сэдлтри Батлеру. — Где ж он найдет адвоката-камеронца? И где это слыхано, чтобы адвокат потерпел за веру? Так неужели же Эффи должна из-за этого погибать? ..
В это время к дому подъехал Дамбидайкс; сойдя со своего пони, он накинул уздечку на крюк и уселся на обычном своем месте. Глаза его с необычным для них оживлением следили за собеседниками, пока, из последних слов Сэдлтри, он не уловил печального смысла всего сказанного. Он поднялся с места, медленно проковылял по комнате и, приблизившись к Сэдлтри, спросил с тревогой:
— Неужто и серебро им не поможет, мистер Сэдлтри?
— Серебро, пожалуй, помогло бы, — сказал Сэдлтри нахмурясь. — Да где его взять? Мистер Динс ничего не хочет делать, а моя жена, хоть она им родня и не прочь была бы помочь, не может за все платить одна, singuli in solidum. Если бы еще кто-нибудь вошел в долю, мы бы похлопотали. Если б еще кто-нибудь… Как же можно без защитника? Все берут защитника, что бы там ни говорил этот старый упрямец.
— Я… я, пожалуй, дам, — сказал Дамбидайкс, натужась, — фунтов двадцать. — И он умолк, пораженный собственной решимостью и неслыханной щедростью.
— Воздай вам Господь, лэрд! — сказала с благодарностью Джини.
— Так и быть, округлим до тридцати, — сказал Дамбидайкс и, застыдившись, отвернулся.
— Этого хватит за глаза, — сказал Сэдлтри, потирая руки. — А уж я присмотрю, чтобы деньги были потрачены с толком. Если взяться умеючи, можно и немного дать, а адвокат постарается. Посулить ему, например, еще два-три выгодных дела — он и не запросит. И что уж им так дорожиться? Ведь берут за болтовню — а много ли она им стоит? Это вам не шорная лавка. Мы вот на одни только дубленые кожи не напасемся денег.
— Не могу ли я быть чем-нибудь полезен? — спросил Батлер. — Имущества у меня — увы! — один черный сюртук. Но я молод и многим обязан этой семье. Неужели для меня не найдется дела?