Брат хохочет.
— Глупая, что может быть прочнее камня? Смотри, это оникс...
Гладкий и холодный, черный, как драконье око. Нет, я не видела живых драконов, но Брокк обещал сделать механического. Он уже почти закончил чертежи и обещал, что разрешит помогать. Конечно, юным леди не место в мастерской, но в виде исключения...
— ...а вот хризолит, который встречается редко. Но наш двоюродный братец ведет добычу...
Двоюродный брат не пожелал меня знать. И пускай себе, подумаешь, мне и самой не очень-то хотелось.
— Лазурит... гелиотроп... он солнечный, прямо как ты. Бирюза и нефрит. Наш имеет особый оттенок топленого молока. Он довольно редкий и дорогой...
Стеклянные витрины заполнены камнями. И брат рассказывает о каждом, а я слушаю внимательно: мне хочется доставить ему удовольствие. А еще доказать деду, что я вовсе не паршивый щенок. Нет, он бы такого не сказал, если бы знал, что я услышу... получилось так. Неудобно.
Но я не умею долго обижаться, особенно, когда Брокк рядом.
В мастерской, конечно, куда как интересней, но сегодня мы изучаем камни. И тяжелый обломок ложится мне в руки, белый, шершавый, не камень — соляная друза.
— А это мрамор. Узнаешь?
И я замираю. Неужели вот это — тот самый мрамор, из которого сделаны статуи? Те, из тренировочного зала, в которых камень перестает быть камнем? Солнечный свет, проникая сквозь верхний слой его, наполняет фигуры застывших воинов жизнью.
Наверное, поэтому я чаще всего прихожу в тренировочный зал. Не из-за брата, не из-за стеклянного купола, сквозь который видно небо, но ради них, девяти фигур великого танца.
Три триады.
Человек. Пес. И Пограничье.
Я осматриваю каждую пристально, изучаю и взглядом, и пальцами, которые лишь подтверждают догадку — статуи живы. В них есть тепло... и я разговариваю с каждой шепотом, выспрашивая о том, не скучно ли им уже которую сотню лет в зале стоять.
А потом появляется брат, и я прячусь за постаментом.
Он же делает вид, будто совсем не догадывается о моем присутствии, и повторяет танец, фигура за фигурой, медленно, позволяя мне рассмотреть. Я вижу пробуждение живого железа. Острые иглы вспарывают кожу вдоль хребта, и на коже проступает серебряная роса, пока кожи вовсе не остается. Зато появляется чешуя, не рыбья, скорее змеиная, ромбовидная и плотная. А тело выгибается, подчиняясь внутреннему зову.
Часть меня цепенеет от ужаса, до того противоестественным ей видится происходящее, вторая же — тянется, не желая упустить ни одной мелочи. Она подмечает, как плывут, точно плавятся, очертания фигуры, пока вовсе не избавится она от лишних человеческих черт.
И вот уже в зале стоит железный пес.
Он поворачивается ко мне и идет.
Когти цокают по камню... оникс? Мрамор? Желтый гранит? Не помню. А вот звук — распрекрасно. И собственный восторг, в котором изрядно страха.
На самом деле на собак они похожи весьма отдаленно.
Мой брат огромен, выше в холке двенадцатилетней меня. Массивная голова с короткой пастью. Длинная шея и широкие плечи, на которых подымаются четырехгранные иглы, острые, как бритва. И когти оставляют на камне царапины.
А что может быть прочнее камня?
При движении чешуйки накладываются друг друга и шелестят...
Я не способно отвести взгляд от длинного гибкого хвоста, который вьется по-над полом.
Брат останавливается перед моим укрытием и, вытянув шею, тычет носом в грудь. И я решаюсь коснуться гладкой лобовой брони, переносицы с горбинкой — на ней еще иглы псевдошерсти забавно топорщатся. Зубы трогаю. И осмелев, пытаюсь ухватиться за скользкий клык.
И брат рычит.
А потом притворно заваливается на бок, подставляя брюхо. Здесь чешуя мягкая и горячая. Я чешу, а он поскуливает и лапой презабавно дергает, точь-в-точь как всамделишный пес. Вот только ножи когтей на этой лапе вовсе не собачьи. Но мне смешно. И ему тоже.
И вешаясь на шею, я требую:
— Покатай!
Братец фырчит и нос воротит.
— Ну покатай... покатай, пожалуйста... ну чего тебе стоит...
Он в конце концов сдается и, перевернувшись на живот, убирает иглы. Я забираюсь верхом и визжу от восторга, когда он поднимается.
— Поехали же!
Мои пятки стучат по его бокам, но вряд ли Брокк хоть что-то ощущает... он идет мягкой рысью, и я чувствую себя самым счастливым созданием в мире. Мраморные воины снисходительно улыбаются.
О да, это было хорошее время.
Потом случился детский бал, ради которого, собственно говоря, мы и приехали. И единственный танец, естественно, с Брокком: кому еще нужна полукровка со столь откровенно оскорбляющей внешностью? Нет, я мало что понимала, но просто удивлялась, почему никто не хочет со мной разговаривать.
Почему меня вообще не видят.
А после бала дедушка стал выговаривать маму, она же сорвалась на крик...
И сказала, чтобы я собирала вещи. Я не хотела уезжать, мне только-только начало здесь нравиться, но маме, когда она сердится, лучше не перечить.
По неясной причине я чувствовала себя кругом виноватой, а еще брат словно бы забыл обо мне. Я ждала, ждала, но в день отъезда не выдержала и отправилась искать, благо, знала, где именно он прячется.
— Что я сделала? — если кто и мог ответить на этот вопрос, то именно он. И Брокк, прервав бой с невидимым противником, обернулся. Так резко. Зло. Как будто я была врагом.
И я отступила.
— Извини... я просто попрощаться хотела.
— Стой.
Он не позволил уйти.
— Прости, Эйо, — брат сжал меня в объятьях. — Прости, пожалуйста.
За что? Не понимаю, но рада, что Брокк больше на меня не сердится.
— Ты моя сестра, — сказал он. — Что бы ни случилось, но ты моя сестра.
Зачем он повторяет?
— Дедушка и мама пускай ссорятся, но ты... это место всегда будет твоим домом. Запомнишь?
Я запомнила.
Вот только помнил ли он сам?
Доберусь — проверю. К чему гадать на облаках?
Оден остановился, тяжело дыша. Пот с него катился градом, а шкура мелко подрагивала.
— И вправду давно, — пробормотал он, вытягиваясь на траве. Еще и руки раскинул, землю обнимая. — Совсем все забыл.
Ага, я взяла и поверила. Забыл он... эта память в крови прописана. Вот только сомневаюсь, что у него когда-нибудь получится за пределы первой триады выйти.
Живое железо оставило его.
— Эйо?
— Я здесь, — и спускаться не намерена, мне и на яблоне неплохо. Жаль, что яблоки только-только завязались, мелкие, зеленые и кислые до оскомины.
— Не отходи далеко. Рядом люди.
Я прислушалась к лесу, тот молчал, разве что сойки переругивались, но для них это обычное дело.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});