Сабрина посмотрела в окно на тихую улочку, на которой они жили. Аллея высоких, величественных вязов и кленов напоминала туннель. На ветвях с приходом весны уже набухали почки и тянулись навстречу солнцу; по обе стороны улицы стояли степенные, солидные дома, все — на одном расстоянии от проезжей части, аккуратно покрыты краской, с плотно пригнанными крышами, дающими защиту от дождя и снега, со шторами и гардинами на окнах, аккуратными и ухоженными лужайками, тротуарами без единой трещины. Все вокруг дышало уютом, умиротворением, спокойствием, защищенностью. Но дети, живущие в этих домах, да и в других домах на точно таких же улицах, сами прокладывали себе дорогу в мире, который не был таким умиротворенным и защищенным, и кто мог бы предсказать, какую дорогу они выберут? Что я делала, когда мне было двенадцать лет?
Ах, у нас был такой замкнутый образ жизни, подумала она. В «Джульет» наверняка баловались наркотиками, но никто из тех, кого мы знали, их не употреблял, во всяком случае открыто; ни Стефани, ни я не знали никого, кто, набравшись смелости, выпивал больше бокала шампанского на танцах в школе; среди наших знакомых не было никого, кто всерьез задумывался о сексе, а если об этом и заходила речь, то во всяком случае не раньше, чем после окончания школы. Мы почему-то были уверены, что станем взрослыми лишь после того, как окончим среднюю школу. Однокашники Пенни думают, что уже взрослые. В двенадцать-то лет.
— Мама? — Пенни смотрела на Сабрину широко раскрытыми глазами, в которых читалась тревога. — Ты рассердилась на меня?
— Нет, моя хорошая, конечно, нет. Я думала об этих мальчиках и девочках из твоего класса. Если ты не хочешь заниматься тем, что они тебе предлагают…
— Не хочу! Я тебе давно рассказывала — помнишь? — только теперь они только об этом и говорят, а если ты не делаешь того, что делают они, то начинают издеваться, это обидно, и не разговаривают, просто в упор тебя не замечают, знаешь, такое впечатление, что тебя вообще нет, что ты — пустое место…
— Либо швыряют тебя, словно футбольный мяч, — договорила Сабрина, когда Пенни умолкла. — Почему ты не пришла домой, когда с тобой так обошлись?
— Не могла. Они бы тогда подняли меня на смех, сказали бы, что я еще совсем ребенок, и всем бы разболтали.
— Да, — пробормотала Сабрина. Выяснение отношений и насмешки однокашников были в порядке вещей даже в таком престижном заведении, как «Джульет». — Но, Пенни, ты говорила, что хотела присоединиться к ним после занятий, но испугалась. Значит ли это, что ты думаешь заняться тем же самым, чем занимаются они?
Наступило длительное молчание. Насупившись, Пенни пальцем крутила завиток волос.
— Пенни?
— Нет, — наконец ответила она.
Сабрина вздохнула.
— Ты когда-нибудь лгала мне, Пенни?
На глаза у Пенни навернулись слезы. Она помотала головой.
— А сейчас?
Покрутив завиток, Пенни уставилась на свои колени и ничего не ответила.
Сабрина допила чай, но не выпустила кружку, словно ища в ней опору. У меня никогда не было дочери, мне никогда еще не приходилось помогать человеку взрослеть. Что, если я скажу не то, что следует? Она вспомнила начало дня, когда познакомилась с Верноном Стерном, себя, возбужденную от сознания собственной компетентности, гордую своими способностями. Теперь ее переполняло тревожное чувство. Куда проще отделать дом, чем помочь юному созданию повзрослеть, с горечью подумала она. Она бросила взгляд на опущенную голову Пенни, на нервно сцепленные пальцы, на напряженный изгиб шеи, на хрупкое тело, напряженно застывшее в углу дивана. Чего ждет от меня Пенни?
Хлопнула дверь с черного хода, и в комнату вошел Клифф, на ходу снимая школьный ранец. Рукав футболки на плече был разорван и болтался.
— Мам, можешь зашить до завтра?
— Ты бы сначала поздоровался, — бросила через плечо Сабрина.
— Ах, ну да, привет. Привет, Пенни. Вы что, беседуете тут с глазу на глаз?
— Да, — ответила Сабрина.
— Ты можешь зашить мне футболку?
— Попозже. Тебе много задали на дом?
Клифф пожал плечами.
— Что это значит?
— Так, самую малость. Много времени это не займет.
— Даже по естественным наукам?
— О'кей, о'кей, я все сделаю. Так можно оставить футболку?
— Положи ее в стиральную машину. Я не могу зашивать ее, пока на ней столько грязи.
— О'кей. А что у нас на ужин?
— Не знаю. Почему бы тебе не спросить у миссис Тиркелл?
— А почему ты сама больше не готовишь?
— Потому что сейчас у меня серьезный разговор.
— О'кей. — Он повернулся, чтобы идти. — Постирай футболку, — забормотал он, — поговори с миссис Тиркелл, сделай уроки. Господи, никакого покоя нет.
Сабрина сделала над собой усилие, чтобы не рассмеяться. Повернувшись снова к Пенни, она окинула взглядом ее печальное личико и застывшую позу. Она по-прежнему ждет, что я ей скажу. Однако приход Клиффа дал ей возможность собраться с мыслями, и беспокойство Сабрины улетучилось. Она — мать Пенни и Клиффа, они верят ей, любят ее, и самое лучшее, что она может сделать, — это сказать им то, что сама считает верным и важным. Если она ошибается, то остается уповать на то, что они рано или поздно ее простят.
— Пенни, по-моему, ты не говоришь мне всей правды. По-моему, тебе так хочется понравиться этим ребятам и девчонкам, что ты не прочь составить им компанию, даже несмотря на то, что боишься. — Пенни сидела не шевелясь, шея ее и руки были напряжены и чуть-чуть дрожали. Сабрина сделала глубокий вдох. — Ну что ж, ты не сделаешь этого.
Пенни вскинула голову, ее глаза были широко раскрыты.
— Молодым людям запрещено употреблять наркотики и спиртные напитки, но, ко всему прочему, это еще и очень глупо. У всех вас здоровые тела и ясные головы, но вы можете погубить их еще до того, как только-только начнете отдавать себе отчет в том, кто вы такие и как можете стать частью всех тех миров, которые вас окружают. У вас еще все впереди — и дружба, и учеба, и приключения, и любовь, — но ко всему этому вы должны идти постепенно, все время открывая для себя что-то новое и постигая, как найти этому новому место в своей жизни. А юнцы из твоей школы хотят поставить это под угрозу, считая, что если притворяются взрослыми, то им все нипочем. А ведь они даже не знают, что это значит.
По тому, как Пенни не отрываясь смотрела на нее, Сабрина поняла, с каким жаром она говорит.
— Секс — занятие не для двенадцатилетних, — тихо сказала она. — Они могут хвастать им так, что будет слышно чуть ли не в соседнем округе, но они не знают главного. Они еще слишком молоды. В прошлый раз, когда мы с тобой об этом говорили, я сказала, что половой акт — не вид спорта, которым можно заняться после школы, и не зуд, который можно снять, почесав там, где чешется. Половой акт — это язык, способ использовать свое тело для того, чтобы сказать «Я люблю тебя». Ты же помнишь, не правда ли, Пенни? Так вот, эти юнцы у тебя в школе не имеют ни малейшего представления о том, как это делается, они — словно механические игрушки, которые кто-то собрал при помощи нескольких шестеренок, которые вращаются, но внутри у них ничего нет…