Неподалёку от школы, где работала мама и где когда‑то училась я сама, развернулась стройка. Развернулась она, надо сказать, лет двадцать назад. А потом свернулась. Остался длинный забор, бетонная коробка в пять этажей и горы строительного мусора. Строительство пытались возобновить не единожды, забор обновляли, горы разгребали, но всякий раз всё возвращалось на круги своя. И отчего, спрашивается, не закончить? Место хорошее, фундамент сработан на совесть, коммуникации уже проложили: подвели тепло, воду, электричество подали к расположенной в подвале щитовой…
— Сюда, — я указала колдуну на прореху в заграждении.
Если за школой и следят, то за этим долгостроем — вряд ли. Сейчас всё здесь снова выглядело заброшенным, не было даже освещения на площадке и, как я надеялась, сторожа. Ещё и ночь выдалась тёмная, безлунная. Практически на ощупь мы добрались до входа вовнутрь, и уже там я включила маленький карманный фонарик и подсветила спуск в подвал.
— Вот.
Мощную, пережившую два десятилетия дверь наискось пересекала толстая полоска металла, венчавшаяся полой трубкой болтового замка.
— М–да… — колдун почесал затылок. — Постой тут, а я поднимусь, попробую кусок арматуры выломать.
— Ну попробуй… если заняться нечем.
Привстав на цыпочки, я обшарила пыльный выступ над дверью и протянула Соколу ключ. Хорошо, что есть на свете неизменные вещи.
Поднапрягшись, тёмный выкрутил и спрятал в карман здоровенный болт и со скрипом открыл дверь.
— Дамы вперёд?
— Без проблем.
Или он думал, что я испугаюсь?
Туннель был не широкий, но и не тесный. Лампочки на потолке, конечно же, давным–давно перегорели, и менять их никто не собирался, но фонарика вполне хватало, чтобы видеть ровные бетонные стены, вдоль одной из которых тянулись обёрнутые стекловатой и рубероидом трубы. А вот кабель уже спёрли — только крепления остались. Хороший был кабель, толстый.
— Странно, что бомжи это местечко не облюбовали.
— О нем мало кто знает, — разъяснила я. — А то были бы тебе и бомжи, и наркоманы, и пьяные подростки.
А вот мы с Серёжкой про тоннель знали. Круг света вырвал у тьмы кусок стены с нацарапанными на ней буквами: «С + Н = Д». Сначала там была «Л», а потом Серый провёл внизу ещё одну чёрточку…
— Мило, — хмыкнул за моим плечом Сокол, и я отвернула фонарь от памятной надписи.
Чуть дальше подземный коридор разветвлялся надвое. Один путь вёл к насосной станции, второй ещё метров через двадцать упирался в глухую металлическую дверь: ни замочной скважины, ни даже ручки — запиралась и открывалась она с противоположной стороны. Взглядом вопросив меня, туда ли мы пришли, и, получив такой же безмолвный ответ, мужчина трижды ударил по двери кулаком.
Долго ждать не пришлось: щёлкнул проворачиваемый в замке ключ и дверь распахнулась.
— Здравствуй, Настенька.
Я обняла маму, порывисто и крепко, словно не виделась с ней уже целую вечность.
— Здравствуйте, Анна Михайловна, — напомнил о себе колдун.
— Здравствуйте. Пойдёмте наверх, ко мне. Я там борщик из дому принесла, шанежки. Голодные, небось?
Поужинали мы более чем плотно: пельмени, салат, ещё и чаю после попили с печеньем, но вспомнив мамины шанежки с картошкой, я почувствовала, как заурчало в животе.
— Есть немного, — видимо, Сокол тоже представил себе все прелести домашней кухни. — Только сразу покупки глянем.
В маленькой комнатушке рядом с гардеробом горела настольная лампа с зелёным абажуром. Диванчик у стены, два стула, пёстрый коврик на полу и цветы на подоконнике — уютно и очень по–домашнему, язык не повернётся назвать это место каптёркой. На столе — электрический самовар (учителя, должно быть, как и раньше заходят на чай в мамины дежурства), а рядом уже дожидается нас под вафельным полотенцем угощение.
— Вот. Всё, что просили. — Мама протянула тёмному объёмный и по виду тяжёлый пакет.
Он с благодарностью кивнул и принялся разбирать заказ, выкладывая на угол стола разномастные свёртки. И правда — травы. Травы, травы, травы…
— А это я вам завернула, — смутилась мама, заметив недоумение принюхивающегося к очередному пакетику колдуна. — Покушаете там.
Пряный запах защекотал ноздри — сало с чесноком! Сокол сглотнул слюну и продолжил ревизию. Вынул какую‑то картонную коробочку.
— С этим проблем не было?
— Да что вы, какие проблемы? — отмахнулась родительница.
Меня никто не остановил, и я заглянула вовнутрь.
— Патроны? — от возмущения дыхание перехватило. — Ты поручил моей маме достать патроны?!
— Всё нормально, Настенька. Помнишь Григория Ивановича? Он же в милиции работает — достал, ему не сложно.
— Не сложно?! У них же под учётом всё! А если потом недостача всплывёт?
— Ну что ты, доченька. Какой учёт? Это же из конфискованного.
— А конфискованное что, не документируют никак?
И мама, и Сокол взглянули на меня с совершенно одинаковыми лицами, на которых ясно было написано, какая же я наивная, жизни не знающая дурочка.
— Нет, но всё равно… Всё равно ты не должен был её просить! Пусть бы Антон…
— Ася, — заговорил тёмный мягко, как с ребёнком, — я не часто пользуюсь оружием, но в случае чего хотелось бы быть уверенным, что мне не подсунули липу. Антону я в этом вопросе, да и в других тоже, пока не доверяю.
— А твои? Ваши? Ты же говорил, что есть какой‑то местный отдел.
— Такие же посторонние, совершенно незнакомые мне люди.
А моя мама ему, значит, близкая и родная? Лестно, конечно, но близких и родных так не подставляют!
— Поешьте, пока не остыло, — сменила тему родительница.
— С удовольствием, — тёмный по–быстрому просмотрел оставшиеся свёртки и сгрёб всё в пакет.
— Настя?
— Да. Сейчас… Пойду только руки помою и… мне надо…
— Фонарик возьми. Женский — в том крыле, помнишь ещё?
Помнила. Как‑никак десять лет тут проучилась. Но бродить по тёмной школе с фонариком мне не улыбалось. Может, мама настолько щепетильна, что честно тратит время на походы в женский туалет, а я и мужским, который тут, за лестницей, не побрезгую.
Возвращаясь, услышала негромкий разговор и тихо подобралась к приоткрытой двери. Что‑то я в последнее время часто подслушиваю. Но интересно же! Не помню, чтобы мама так быстро с людьми сходилась, а к Соколу прониклась прям — секреты у них теперь, и дома у меня шептались о чем‑то.
- …и мать отговаривала, на роду ему скорая смерть была написана, — голос мамы звучал тихо и печально, — сердце слабое. Так любила же. Расписались, дочка родилась. Тянула его, сколько могла, только не такие мои силы, чтоб с самой спорить… Я тогда класс на экскурсию повезла, в Донецк, в планетарий. Телефонов мобильных ещё не было. А Настюша как раз из школы вернулась… Ей двенадцатый тогда шёл. Ой, какая была умница, всё лучшее взяла — мы с мамой не нарадовались! До того дня…