чтобы сделать иначе. Заявление повисает тяжёлым грузом вокруг нас. Неужели он имеет в виду меня? Любое моё воодушевление быстро сменяется страхом. Затем я остро осознаю, что мы находимся в постели, впервые с тех пор, как спали вместе. Я пытаюсь сменить тему.
— Я не могу отделаться от мысли, что завтрашний день пойдёт ужасно плохо.
Я морщусь от дрожи в голосе. Надеюсь, он думает, что это страх перед завтрашними событиями.
— Знаешь, ты не обязана этого делать, — отвечает он.
Неужели Джован струсил? Большой палец, прижатый к моим губам, мешает мне говорить.
— Нет, послушай. Ты разрываешься между жизнью без дискриминации и жизнью без секретности. Это самый сложный выбор, который тебе предстоит сделать. Независимо от моих личных желаний, я хочу, чтобы ты делала то, что, по твоему мнению, сделает тебя счастливой. Если ты делаешь это по какой-либо другой причине, кроме этой, тебе нужно переосмыслить свой следующий шаг.
Я медленно выдыхаю, когда он убирает палец, и с удивлением чувствую, что в глазах стоят слёзы. Возможно, мне нужно было услышать эти слова. Мне нужно было, чтобы кто-то осознал, насколько это будет тяжело, и избавил меня от эгоизма.
— Спасибо, — шепчу я.
Над нами воцаряется тишина, а я пересаживаюсь на бок и ложусь.
— Если бы я не могла уснуть в Осолисе, я бы просто отправилась к источникам под дворцом, — говорю я, пытаясь разрядить обстановку.
— На что они похожи? — мягко спрашивает он.
Я высвобождаю руку и кладу её под голову. Его рука сжимается в плотный кулак.
— Там тёмные туннели, петляющие под тем местом, где мы спим. Костры в Четвертой Ротации поддерживают воду тёплой под всем Осолисом. Когда ты достигаешь Третьей Ротации, вода становится слишком горячей для купания, но я ежедневно купаюсь в Первой и Второй, — я вздыхаю от воспоминания. — У меня была своя личная ванна. Я знаю, что это было сделано для того, чтобы отделить меня от других, на случай если кто-то увидит моё лицо, но мне это нравилось. В других пещерах все разделены по позициям, или, если ты занимаешь высокое положение, тебе выделяют ванну.
Я закрываю глаза и откидываю голову назад.
— Ты скучаешь по этому.
— Скучаю, — говорю я.
Я открываю глаза, когда понимаю, что это не совсем правда. Иногда я скучаю по близнецам так сильно, что кажется, это раздавит меня, и я переживаю за Аквина. Я скучаю по галопу на моей любимой Дромеде и бегу по длинной траве перед сбором урожая. Как бы я хотела бежать на тренировку или в приют, перепрыгивая через лозы, пока они не высохли и не опали во Второй Ротации.
Я исправляюсь.
— Скучаю. Иногда. В основном по мелочам. И по моим братьям-близнецам. Я хочу видеть их каждый день.
Его голос остаётся каменным.
— Ты пробыла здесь в течение долгого времени. Дольше, чем любой Солати в истории.
Я поворачиваюсь к нему и вижу, что он смотрит на меня. Мне нечего сказать в ответ, поэтому я стараюсь быть осторожной и запоминаю его лицо с полуоткрытыми глазами. Его не обманешь, он всегда видел меня насквозь. Я полагаюсь на него в этом.
Я была дурой, не понимая, что это значит, когда впервые встретила его.
— Почему ты сказал все эти вещи сегодняшним вечером? — тихо спрашиваю я.
Я закрываю глаза, чтобы не видеть его реакции.
Его ответ незамедлителен.
— Я давно хотел рассказать тебе. Это вещи, которые должна знать будущая королева.
Я улыбаюсь.
— Татум, Джован.
Я открываю глаза, чтобы взглянуть на него ещё раз. Только в последний раз. Он решает, что сказать, я это знаю. Но я вижу так много всего: уязвимость, нежность, нетерпение и страх. Я не могу придумать ни одной эмоции, которая сочетала бы в себе всё это.
Я, наверное, не практиковалась.
Он медленно наклоняется вперёд, в каждый момент давая мне понять, что он собирается сделать. Именно так я бы подошла к не прирученной Дромеде. Я говорю себе, что слишком устала, чтобы двигаться, когда его лицо приближается к моему, но на самом деле мне отчаянно хочется подтвердить то, что я обнаружила в ту ночь на балу.
Его губы касаются моих.
Поцелуй такой же, как я помню: мягкий и непреклонный. Как один поцелуй может быть таким приятным? Интимный жест является безусловным, но его усиливает мысль, крутящаяся у меня в голове. Прикосновения Джована лучше, чем всё, что я чувствовала в своей жизни. Что, если никто другой не сможет заставить меня чувствовать себя так же? А если нет никого другого, смогу ли я жить без этого?
Я задыхаюсь, и он отстраняется, глаза пронзают тусклый свет, приковывая меня к месту. После жизни в Осолисе я никогда бы не назвала голубой цвет цветом огня. Но это простое знание растворяется, когда я встречаюсь с его горячим взглядом. Интересно, горит ли мой собственный в ответ, или он знает, что я держусь за единственную ниточку осознания, которая мешает мне пересечь расстояние между нами.
И мысль, которая разрушает мой мир в тот момент, когда он начинает строиться заново: что, если я не хочу жить без этого?
* * *
Я ободряюще сжимаю руку Ландона, в момент, когда раздается лёгкий стук в мою дверь. Лёгкий стук не обязательно означает, что новости хорошие. На самом деле, я поняла, что обычно бывает наоборот. Это значит, что они не хотят устраивать сцену. Моя комната находится в уединенном месте в башне. В отдалении. Но придворные любили посплетничать и сходили с ума от любого свежего слуха.
Оландон отчаянно цепляется за меня. Ему три перемены, и он слишком мал для такого страха. Но чувство вины за то, что я разделяю с ним этот ужас, преобладает над потребностью облегчить моё бремя. Он мой единственный друг. Единственный, которого она позволит мне иметь.
— Спрячься под кроватью, Лина — плачет он.
Он всегда просит об этом. Я позволяю ему эти просьбы, потому что это нормально, но я поняла, что мольбы делают только хуже. В первую очередь, это не мешает им оставлять на тебе синяки. А умоляя, теряешь свою гордость.
Гордость это всё, что у меня осталось.
Когда снова раздается лёгкий стук, я поправляю вуаль, которую заставляет меня носить мать. Тот же звук, тот же паттерн. Три мягких удара костяшками пальцев одного из Элиты.
Я выглядываю из-под ткани, закрывающей лицо, чтобы убедиться, что мои мантии и сандалии безупречны. Матери не нравится, когда я неопрятна. Она говорит, что хочет, чтобы