Биру закусила губу и невольно сжала кулаки. Сейчас она не ощущала себя хозяйкой своего тела: если та личность, которая есть в ее теле, прикажет убить чужака, это будет выполнено.
«Не только не убивать, а приблизить — вот мой приказ… доченька. Успокойся, я не стану мешать вашим любовным играм. И это прекрасно — подчини его, сделай своим, стань его хозяйкой. А применение чужаку найду я. Он сможет сделаться оружием. А такое оружие очень скоро нам понадобится, уж в этом интуиция меня не подводила. Кстати, наверное, нынешний чужак знает о том, кем был прежний. Следует у него и об этом порасспросить, хотя это не главное. Теперь — пора…»
«Раздвоение личности» закончилось мгновенно. Не было больше ни сознания продавщицы Биру, ни «внутреннего голоса» ехидного Старика. Тиада-Атум вновь стал единым.
***
Юсуф плохо понимал, на каком он теперь положении. Пленник? Пленник, но очень почетный?
Случилось сразу несколько вещей. Для начала его оставили в том же здании, где и происходил последний допрос. Каким бы словом это назвать? Уж точно не «с пристрастием». Подобных методик ведения допроса Юсуф не видел, а уж он изучил их в свое время предостаточно.
Легче всего было сказать, что это — допрос с любовью. Что вполне соответствовало официальной идее государства Тиада-Атум: «Великий Никто есть сама любовь, пришедшая в страдающий от войн и бедствий мир».
Этот и еще несколько подобных лозунгов пришлось выучить даже раньше, чем основной словарный запас. Видимо, без них тут было совершенно не обойтись.
Судя по остальным лозунгам, Тиада-Атум любил многих — со смертельным исходом. Несколько лозунгов касались «зловонных порождений Хаоса и Тьмы» — кем бы ни были эти «порождения», им тут явно пришлось бы очень нехорошо. Наверняка их требовалось залюбить до смерти. Но, как казалось Юсуфу, его из списка потенциальных сторонников Тьмы исключили. А вот временно или постоянно — это требовалось выяснить.
Но больше всего его занимали не лозунги и не правила грамматики местного языка (учебников у него оказалось в избытке, мало того — по три часа в день приходил человек, которого он прозвал «репетитором»).
Расспросить что-то поподробнее у этого мелко трясущегося человечка не было никакой возможности — во-первых, Юсуф еще не настолько хорошо знал местный язык, а аппаратом для ментального перевода тут пользовались, судя по всему, исключительно на допросах. А во-вторых, «репетитор» сразу же начинал бормотать лозунги, при этом поглядывал на своего ученика так жалобно и умоляюще, что стало понятно: требовать от него чего-то большего будет равносильно убийству.
Поэтому все расспросы стоило отложить на потом. А пока попробовать что-то понять самому.
Обстановка к этому располагала.
Помещение, в котором поселили Юсуфа, можно было назвать чем угодно, но не камерой — хотя, конечно, решетки на окнах с матовыми стеклами наводили именно на такие мысли.
Но «камера» оказалась вполне приспособленной для жизни: с кроватью, умывальником и даже нормальным туалетом и душем. Она вполне походила на бедноватый гостиничный номер.
Да и персонал не напоминал тюремщиков. Тем не менее камеру-квартиру запирали, выходить не разрешалось. Но при этом всегда вежливо говорилось: «Нет, пока нельзя, ты не готов».
И ничего не оставалось, как изучать грамматику, расхаживать по комнате, делая простейшие физические упражнения, и размышлять.
И было о чем поразмыслить.
Судя по всему, ему повезло встретиться с Великим Никто. Или — с Великой, если уж быть точным. И сделать то, о чем, наверное, и мечтать не смеет даже здешняя элита — или как тут называют особо приближенных к вождю?
Но неужели эта девчонка и есть правитель, который властвует здесь уже не одну сотню лет, вечный и неизменный Тиада-Атум?!
Быть может, она — из потомков вождя? Но вела себя как полноправная правительница и хозяйка.
Женщина на высшем посту, абсолютная властительница? Для Юсуфа, выросшего в ином обществе, было не очень понятно и это. Но такое он вполне мог допустить. Однако возраст, возраст! Она же совсем юная — восемнадцать-двадцать лет, не больше того. Или она лишь выглядит так?
Никто не смог бы ответить на все эти вопросы. Разве что она сама.
Но дни шли за днями, а верховная хозяйка тут не появлялась — ни с «изначально-бесконечной чистейшей любовью», ни с чем-то еще.
Важной деталью местного общества были личные номера. На эту штуку Юсуфу было позволено посмотреть только однажды: «репетитор» полез за ворот своей одежды, больше всего напоминавшей стандартную серую рубашку, и вытащил красный медальон, на котором были заметны какие-то линии и черточки (в тот момент Юсуф еще не знал местных цифр).
Медальон был любовно продемонстрирован издалека, когда пленник потянулся к нему, «репетитор» поспешным движением убрал его обратно.
— Это то, что делает нас равными, — торжественно объявил «репетитор».
— А почему его не выдали мне? — В голосе Юсуфа послышалось даже небольшое возмущение.
— Это — на усмотрение Великого, — прозвучал ответ.
— Я понимаю, это вместо… — Юсуф никак не мог вспомнить местное слово, обозначающее «документы», — похоже, его тут и не было. — Вместо бумаг для опознания человека?
— Да, это — для опознания.
— Но если кто-то поменяется медальонами?..
Ответом стали выпученные глаза и мелкая дрожь. Похоже, Юсуф сказал какую-то невероятную ересь, и если бы не решение Тиада-Атум и не его собственное незнание, быть бы ему забитым камнями. Или что тут полагается в качестве высшего проявления «любви»?
Было во всей этой обстановке кое-что неплохое: мысли о задании, которое надо было, во-первых, вспомнить, а во-вторых, выполнить, отошли куда-то на второй план. Они не ушли, такого и быть не могло. Но пока что следовало свыкаться с новой обстановкой, каким-то немыслимым пока образом добиться собственного освобождения, а уж тогда попробовать отправиться в ту самую долину, где он и был схвачен.
Пару раз ему снился брат-лидер. Почему-то вождь был на джипе, в самой простой одежде и без свиты, да и машиной он управлял сам — как при первой их встрече. Автомобиль ехал по пустынной дороге, а где-то вдалеке виднелись столбы дыма над домами.
Юсуф оказался на сиденье рядом с ним.
«Как дела, мальчик? Я надеялся на тебя…»
Брат-лидер отвернулся от дороги, на мгновение их взгляды встретились. Глаза вождя были печальными — таким Юсуф никогда его не видел.
«Крысы отняли у нас все, — проговорил вождь. Сказал он это без злобы, просто как факт. — Столицы, которую ты знал, больше нет. Ничего больше нет. Дочери пришлось бежать, сыновья сражаются. Мы будем бороться, я зову своих людей выйти на демонстрации, те, кто может держать оружие, присоединяются к нам. Но их мало, очень мало. Те, кто целовал мой портрет, теперь сидят по домам или присоединились к крысам. Если бы ты смог вовремя помочь…»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});