Читать интересную книгу Институт альтернативной истории - Павел (Песах) Амнуэль

Вполне возможно, что деревья только этого и ждали, потому что «лес» неожиданно сдвинулся с места, и корни огромных деревьев начали сшибать оставшиеся в тылу травинки местного еврейского племени. Как говорил великий Шекспир: «Когда в поход пошел Бирнамский лес…» Все знают, чем это кончилось для Макбета. Конец Шая Бельского оказался бы не менее плачевным.

— Еще хотя бы час локального времени! — воскликнул доктор Фрайман. — Компьютер уже сконструировал восемь из десяти заповедей, неужели Шай не может потянуть время?

Нет, времени больше не было. Высокий стебель, в котором даже я уже без труда мог признать Шая Бельского, отделился от общей травяной массы и, шлепая корнями, полез на крутой склон, нависший над берегом реки. Нашел-таки Синай!

— Сейчас, сейчас, — бормотал над моим ухом доктор Фрайман, — уже девятая заповедь готова, еще пять минут…

— Я появлюсь там из-за того вот камня, — сказал испытатель Шехтель, который уже наладил аппаратуру и ждал только приказа изобразить Создателя.

— Барух ата, Адонай… — неожиданно забормотал писатель-романист Эльягу Моцкин, чья нервная система, видимо, не выдержала напряжения ожидания.

— Тихо! — рявкнул я, ибо и мои нервы находились на пределе.

Вот тогда-то все и случилось.

На крутом берегу реки трава не росла, а деревья — подавно. Видимо, здесь не раз случались оползни, и растения, будучи существами разумными, предпочитали пускать корни в более безопасном месте. Шай Бельский, видимо, не успел полностью свыкнуться со своим телом (да и кто смог бы — попробуйте-ка на досуге пошевелить корнями, растущими у вас из коленных суставов!), и движения его, если смотреть со стороны, выглядели угловатыми и неуклюжими. Он едва не сорвался с обрыва в реку, и я едва успел удержать за рукав Эльягу Моцкина, бросившегося на помощь.

Так вот, когда Бельский приблизился к самому краю обрыва, песок неожиданно засветился, отрезав новоявленному Моше обратный путь. Шай отдернул корни, кончики которых попали в зону свечения, а датчики показали, Бельский испытал мгновенное ощущение сильнейшего ожога — почва и песок оказались раскалены чуть ли не до температуры плавления.

Из глубины, будто из какой-то подземной пещеры, раздался голос:

— Вот заповеди мои для народа твоего, и вот земля, которую я дарю вам, если народ выполнит все заповеди и не свернет с пути, указанного мной, я Господь Бог ваш.

Несмотря на всю свою морально-политическую подготовку, Бельский от неожиданности на мгновение потерял сознание — выразилось это в том, что стебель стал быстро желтеть, корни конвульсивно завозились в песке, и хорошо, что как раз в этот момент наш спасатель Рош Шехтель включил свою аппаратуру, и силовые поля поддержали обмякшее тело юного героя, иначе он точно свалился бы в реку, а у меня было такое впечатление, что течет в реке не вода, а гораздо менее приятная для осязания жидкость. Царская водка, например.

Обошлось.

Стебель выпрямился, желтизна исчезла, уступив место нездоровому румянцу, корни выпрямились, укрепляясь в земле.

— Десятая заповедь готова, можно запускать, — неожиданно заявил доктор Фрайман, который, будучи полностью поглощен работой, не видел того, что происходило на берегу реки за много парсеков от института альтернативной истории.

— Тихо! — потребовал Шехтель.

Песок, отделявший Бельского от его травянистого племени местных иудеев, остыл так же быстро, как нагрелся, и на поверхности остались лежать несколько широких желтых листьев, которых не было здесь еще минуту назад. Жилки на листьях сплелись в какой-то сложный узор, и только Бельский мог бы сказать точно, были это просто капилляры или, в действительности, — текст неких заповедей, дарованных евреям системы омикрона Эридана… кем?

Стебель вытянул вперед один из своих корней и ловким движением (когда это Бельский научился?) подцепил листья с заповедями. Держать дар приходилось навесу, передвигаться с подобной ношей было, наверно, очень неудобно, и потому Бельский ковылял с обрыва почти час — для нас-то, в режиме реального времени, прошли две минуты нервного ожидания развязки.

Не сказал бы, что народ с восторгом воспринял слова, сказанные Бельским после того, как листья с заповедями были предъявлены и прочитаны.

— И велел Творец, Господь наш, — сказал Бельский, совсем уж войдя в роль Моше, — исполнять каждую заповедь неукоснительно, иначе не видать нам Земли обетованной как своих корней.

Не уверен, что в лексиконе местных евреев прежде существовала такая идиома. К тому же, лично я совершенно не понял смысла заповеди номер восемь — «не перепутывай корни свои перед закатом». С кем не перепутывать? Почему перед закатом нельзя, а в полдень можно?

— Возвращай, — устало сказал директор Рувинский Рону Шехтелю, тот ввел в компьютер соответствующую команду, и Бельский вернулся.

— Насколько заповеди, сконструированные тобой, — спросил Рувинский у доктора Фраймана, — отличаются от тех, кто на самом деле были получены на берегу реки?

— Практически не отличаются, — объявил Фрайман. — Разве что стиль чуть более напыщенный, я бы так не писал.

Шай Бельский, вернувшись из экспедиции, не проронил ни единого слова — отчет представил в письменном виде, а на вопросы отвечал покачиванием головы и пожатием плеч. Мы собрались в кабинете директор обсудить результаты, и Бельский немедленно забился в угол, будто растение, поставленное в кадку.

— А ты что скажешь? — задал директор прямой вопрос юному дарованию, совершенно выбитому из колеи. — Что это было?

Вынужденный открыть рот, Бельский долго шевелил губами и пытался вывихнуть себе челюсть, но все же соизволил ответить:

— Н-не думаю, — сказал он, — что это был Шехтель.

— Замечательный вывод, — вздохнул Рувинский. — Значит, сам Творец. И если Он, действительно, существует, и если Он, действительно, сам составляет тексты заповедей для евреев в каждом мире, то неизбежно на любой планете, которую мы выберем, Он будет опережать нас, зная, естественно, о наших планах.

— Думаем, что так, — сказал доктор Фрайман за себя и Бельского, продемонстрировав, таким образом, классический пример перехода от атеистического способа мышления к сугубо монотеистическому.

Писатель Эльягу Моцкин, который все время бормотал «Барух ата, Адонай…», неожиданно прервал это занятие и потребовал:

— Хватит вмешиваться. Не нужно мешать Творцу даровать заповеди своему народу.

— Которому из своих народов? — осведомился директор Рувинский, единственный из присутствовавших сохранивший способность к здравому размышлению. — Евреи, как мы видим, оказались чуть ли не на каждой планете. Кто сейчас на очереди? Кто должен получить заповеди в ближайшее время?

— Евреи из системы Барнард 342, — подсказал Рон Шехтель.

— А, — поморщился Рувинский, — это которые живут под землей?

— Именно.

— В эту систему пойду я сам, — заявил директор. — Вы все деморализованы и можете сорвать операцию.

— Нет, — с неожиданной твердостью сказал доктор Фрайман. — Пойду я.

— Я, — коротко, но безапелляционно объявило юное дарование Шай Бельский, но на него даже не обернулись.

— Барух ата, Адонай, — сказал писатель Моцкин, и никто не понял, что он имел в виду.

— Пойдет опять Песах, — неожиданно вмешался испытатель Шехтель. — Аппаратура хорошо воспринимает его индивидуальное подсознание, и, если придется спасать, у меня будет меньше проблем.

Вы думаете, я горел желанием повторить свой подвиг? Вы ошибаетесь.

Жить под землей — совсем не то, что жить под водой. Тривиально? Зато верно.

Племя, которое я вывел из рабства, уже много времени блуждало где-то на глубине трех-четырех километров под поверхностью планеты. Перепады в плотностях породы выглядели для меня будто подъемы и спуски. Я легко передвигался в песчаниках, но в граниты проникал с трудом, а, между тем, именно в гранитах встречались очень вкусные и питательные прожилки странного минерала, вязкого на ощупь, и дети постоянно нарушали строй, не слушались родителей, залезали в гранитные блоки, и их приходилось потом оттуда извлекать с помощью присосок, бедняги вопили, потому что это, действительно, было больно, я сам как-то попробовал и долго не мог отдышаться.

Кстати, можете вы себе представить, что это значит — дышать под землей, передвигаясь в глубине гранитной или мраморной породы? Нет, вы не можете этого представить, а я не могу объяснить, но каждый желающий может приобрести в компьютерном салоне соответствующий стерео-дискет и попробовать сам. Единственное, что могу сказать — незабываемое ощущение.

Между прочим, подземные евреи в системе Барнард 342 — самые жестоковыйные евреи во Вселенной, можете мне поверить. Я прожил среди них около месяца своего личного времени (час по времени института), и мне так и не удалось убедить их в том, что во Вселенной есть еще что-то, кроме песка, гранита, мрамора, известняка, молибдена, александрита и еще тысячи пород. В конце концов, на меня стали коситься, когда я заявил, что Творец способен сотворить не одни камни, но еще и пустоту впридачу. По мнению местных евреев, Творец не мог сотворить пустоту, поскольку был пустотой сам. «Что значит — не мог?» — возмутился я, и наша дискуссия перешла к обсуждению, аналогичному поискам истины в проблеме: «мог ли Творец создать камень, который он сам не смог бы поднять?» Подобные дискуссии перед дарованием заповедей были ни к чему.