водой, заранее зная, что это не поможет: синяки у нее появлялись даже от легких толчков, а рука у Ольги осталась тяжелой. Яна так и не успела решить, куда пойдет дальше, но ясно понимала, что разгуливать по городу, освещая округу багрово-фиолетовым фингалом, нельзя: слишком заметно. А быть заметной ей сейчас не хотелось.
Так и прижимая бутылку к скуле, в которую уже толкалось что-то злое и горячее, Яна вышла за ворота и наугад двинулась в сторону почты.
Она долго щурилась на хаос вывесок на фасаде. Задуманные пронзительно-яркими, они быстро выцветали в этом городе до мертвенных зеленых и синих оттенков. Надписи большей частью и вовсе исчезли, – местные дизайнеры предпочитали красный, который первым погибал в неравной битве с ветром, солью и влагой. В конце концов, отчаявшись разобраться в синюшной мешанине, Яна наудачу вошла внутрь.
Здесь все еще пахло темным полированным деревом и сургучом – обломками сорванных с посылок лепешек с буковками по кругу. Они так походили на шоколад, что хотелось немедленно сунуть их в рот, – что Яна и проделывала каждый раз, начисто забывая о пресной горечи и разочаровании. Иногда попадались и красные кусочки – страшно ценные; такие Яна прятала в карманы, где их быстро перетирали в пыль камешки, монетки и неизвестные, но страшно нужные железяки.
Запах остался прежним – но само почтовое отделение теперь ютилось в дальнем конце просторного зала; остальное место занимали, отделенные от вестибюля стеклянными дверями, магазины и магазинчики. Оглядевшись, Яна двинулась вправо – туда, где когда-то стояли ровным рядом деревянные кабинки для междугородних звонков.
(На улице тьма, воет буран, но внутри жарко натоплено. Яна сидит на подоконнике, медленно болтая ногами и сонно наблюдая, как снег на валенках превращается сначала в блестящие круглые капельки, а потом – в темные пятна. От батареи поднимается сухое тепло. Лизка дрыхнет в санках, пристегнутая ремнем, похожая на кулек в огромном платке поверх шубки. Закинула голову так, что по раскрасневшейся щеке течет слюнка. К соседнему подоконнику привалились папа с теть Светой; папа осоловело моргает, а теть Света злится, что пришлось встать в такую рань. Сейчас семь утра, – а значит, в далеком городе на материке, где живет папина сестра, тетя Лена, – одиннадцать вечера. У нее еще вчера, а здесь уже завтра. Раз в три месяца папа, теть Света, Яна и Лизка приходят на почту, чтобы позвонить в прошлое.
Из громкоговорителя под высоким потолком раздается гудок. Яна вздрагивает. Папа поднимает голову и выпрямляется.
– Москва, пятая кабинка, – произносит металлический женский голос. Замотанный в черное дядька, которого Яна до сих пор не замечала, развалистой рысью бежит к пятой кабинке, срывает трубку и яростно орет, пытаясь свободной рукой закрыть дверь:
– Слышь меня? Слышь? Алло! Это я, Вадик! Слышь?
Наконец объявляют их город, и папа бросается к кабинке. Сначала он разговаривает с тетей Леной сам, – Яна видит сквозь стеклянное окошечко, как он то хмурится, то смеется. Потом наступает очередь тети Светы, – она разговаривает недолго, и к ее губам все время приклеена резиновая, скользкая улыбка. Под конец зовут Яну. Она послушно сжимает теплую трубку; папа и тетя Света подпирают плечами проем кабинки.
– Ну как ты, дружочек? – спрашивает тетя Лена, и ее голос едва слышен за шелестом и гулом. Это гудят волны в проливе. Бесятся, ловят пастями снег, завиваются белыми барашками. Подпрыгивают, хватают за хвост теть-Ленин голос, и он становится все слабее, все отдаленнее, будто не может дотянуться.
– Ну расскажи, как у тебя дела? Алло? Алло! Янка, ты меня слышишь?
Яна изо всех сил сжимает трубку, приваливается к деревянной стенке кабинки и закрывает глаза. Папа и теть Света нависают за спиной. Слышно их тяжелое, возмущенное дыхание.
– Ты бы хоть поздоровалась, – шепотом говорит папа.
– Ты хорошо учишься? Хорошо, да? – кричит из неимоверного далека тетя Лена. – А со скрипкой как?
Давление за спиной становится невыносимым; стены смыкаются, сжимая Яну твердыми деревянными боками.
– Нормально… – произносит она одними губами, но тетя Лена слышит – и заливисто смеется:
– «Нормально», надо же! Ну хорошо, что нормально! – Она снова смеется. – Ладно, Янка, целую тебя. Передай папе трубку, я не договорила.
Яна протягивает трубку отцу и, обливаясь пóтом, вываливается из кабинки. Лизка проснулась и теперь ворочается в санках, озирается огромными круглыми глазами, налаживаясь реветь. Яна торопливо приседает на корточки, показывает язык, давит пальцем на крошечный нос-кнопку. Лизка хихикает.
– Я тебя не слышу, связь плохая! – орет в кабинке папа, и теть Света налезает на проем, словно если она напряжется – то далекий голос с материка станет отчетливее. – Не слышу! Горбуши? Копченой? Конечно, Ленка, какие вопросы! Алло? Алло!)
Людей в торговом центре толклось на удивление много. Прикрываясь бутылкой, Яна проблуждала в стеклянном лабиринте минут пять. Здесь шел ремонт; рядом с грязными стеклянными перегородками на грубых козлах стояли ведра краски, в воздухе висела цементная дымка, а под ногами похрустывали мелкие обломки кирпича. Она уже хотела уйти, когда наконец обнаружила нужный ларек, зажатый в угол отделением мобильной связи и охотничьим магазином напротив. Яна протиснулась между застекленными прилавками, заставленными флаконами с жидкостями ядовитых расцветок, стараясь не снести ничего полами куртки или рюкзаком; к счастью, касса стояла у самого входа, и далеко пробираться не пришлось. Закутанная в пестрый флис продавщица азартно подалась навстречу, и Яна наконец оторвала от лица степлившуюся бутылку.
– Здрасьте, – буркнула она. – Мне бы тональник. Или корректор. Что-нибудь такое.
Продавщица с готовностью закивала.
– Парень, да? – сочувственно спросила она, ловко выгребая на прилавок бежевые тюбики. Яна неопределенно хрюкнула и с преувеличенной сосредоточенностью принялась выбирать нужный. – Да уж, мужики… – вздохнула продавщица. – Да что с них взять! Вы, молодые девки, слишком гордые. И не спорь, по лицу вижу, что гордая! Он тебе слово – а ты поперек, так, да? Мудрее надо быть! Мой вот тоже… пришел вчера на рогах, так я ему супчика, рыбки жареной, а у меня вот бизнес свой, и сама я…
– Мне бы посветлее, – перебила Яна. Продавщица с сомнением окинула взглядом ее лицо, неохотно выложила на прилавок еще один тюбик.
– Этот возьмите, корейский, хорошо берут…
– Пойдет. – Яна торопливо ухватилась за корректор – достаточно светлый, чтобы не светить желтым пятном на лице. Расплатилась с растерявшей всю приветливость продавщицей. Помялась, прикидывая, сможет ли замазать фонарь в ближайших окрестностях. По всему получалось, что нет. Заранее морщась, Яна вскрыла тюбик и принялась размазывать крем по болезненной припухлости.
– Что ж вы вслепую мажете-то!
– Да ладно, я так, – отмахнулась Яна, но продавщица уже сердито