Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не успела машина остановиться, как я распахнула дверцу и выпрыгнула наружу. Из дома навстречу мне выбежала Нена. Вместо того чтобы обнять меня, как я ожидала, она схватила меня за плечи и спросила:
— Что ты здесь делаешь?
Она смотрела на меня, будто я сделала что-то не так.
Думая, что мать обрадуется моему приезду, я улыбнулась, когда увидела, что она выходит из дома.
— Зачем ты вернулась? — сурово спросила она. — Почему не дождалась, пока я приеду за тобой?
Улыбка сползла с моего лица. Она не спросила, как у меня дела, а ушла, бросив через плечо, что они с Карой едут в город и скоро вернутся. Как будто она не знала, через что мне пришлось пройти. Или ей было все равно?
— Я же тебе говорил, — заметил Афзал, присаживаясь на стул под деревом. — Тебе следовало дождаться, чтобы она приехала за тобой.
Его самодовольство добило меня. Я вздохнула и, собрав все силы, дошла до дома, закрыла за собой дверь и прислонилась к ним спиной. Никому не было дела до того, что со мной произошло. Никто не спросил, все ли со мной в порядке.
Мысли роились у меня в голове. Я делала все, о чем меня просили, когда приехала из детского дома. Я убирала и готовила, я всегда выбирала слова и не вела себя нагло, но они все равно били меня. Они оскорбляли меня и смеялись над моим заиканием. Они причиняли мне невыносимую боль. А теперь еще и это.
Я была здесь чужой. Я везде была чужой. Никто не любил меня. Никому не было до меня дела. Люди, утверждавшие, что заботятся обо мне, говорили неправду. Вот что они сделали: отдали меня совершенно незнакомому человеку, словно я была их собственностью, и позволили ему пуще прежнего меня обижать. Я не могла никому доверять. Ничего не могло быть ужаснее этого.
Я достаточно натерпелась. Я могла смириться с избиениями и проклятиями. Я не имела ничего против домашней работы и не жаловалась на постоянную усталость. С этим я справлялась. Однако случившееся со мной за последние двадцать четыре часа превосходило все, что случалось прежде. Я думала, что мать взяла меня с собой отдохнуть, потому что любила меня. Теперь я видела, что это был обман. Она предала меня. Она отдала меня тому, кто причинял мне еще больше боли, чем она сама. А когда я вернулась к ней, она даже внимания на меня не обратила. Может, меня опять передадут кому-нибудь, кто будет еще больше надо мной издеваться?
Эта мысль пронзила меня словно молния, и я, дрожа, опустилась на пол. Что, если это еще не самое ужасное? Как я могу быть уверена, что на этом мои мучения закончатся? Что во мне такого, из-за чего никто не хочет меня любить? Я, должно быть, ужасный человек, вот в чем дело. Если бы хоть кто-то объяснил, что со мной не так! Если бы я знала, в чем причина, то могла бы измениться. Я просто хотела, чтобы обо мне кто-нибудь заботился. Разве это так много?
От этих размышлений мне стало дурно. Подняв взгляд, я увидела полку, на которой стоял маленький коричневый пузырек. Мир и не заметит, если меня не станет. Никто не будет по мне скучать. У меня больше не было сил бороться. Смерть, безусловно, станет единственным выходом для меня. У меня не оставалось больше надежды. Я потянулась к полке и взяла пузырек. В нем были какие-то белые таблетки. Я открыла бутылочку и высыпала содержимое на ладонь. Недрогнувшей рукой я отправила в рот примерно полтора десятка таблеток и стала жевать. Однако ничего не происходило, и я проглотила еще несколько штук, ожидая потери сознания или еще чего-нибудь в этом роде.
Почему так долго? Почему я ничего не ощущаю? Тут открылась дверь, и вошел Афзал. Я быстро поставила пустой пузырек на полку, надеясь, что глаза Афзала не успели привыкнуть к тусклому освещению в комнате и он ничего не заметил.
Он подошел ко мне и протянул руку:
— Пойдем домой.
Чувствуя себя обессиленной и разбитой, отвергнутой даже смертью, которой жаждала, я разрыдалась и, отказавшись от помощи Афзала, самостоятельно поднялась с пола. Мы подошли к двери, и у меня начали подкашиваться ноги. Я почувствовала, что теряю сознание, и, сделав несколько шагов, упала на одну из кроватей. Вокруг меня все завертелось, и я закрыла глаза, моля о скорой смерти.
12
Я проснулась. На краю кровати сидел мужчина, которого я никогда раньше не видела. На шее у него висел стетоскоп, поэтому я решила, что это, должно быть, доктор. Он с улыбкой взглянул на меня и сказал:
— Ты нас не на шутку напугала.
— Я хочу умереть, — пробормотала я, еще не полностью придя в себя. — Почему вы не позволили мне умереть?
— Не говори глупостей, — прозвучал рядом голос Афзала. — Ты не хочешь умирать.
Его лицо показалось из-за спины доктора.
Через открытую дверь в комнату лился солнечный свет. Было тепло, но я вздрогнула. Мне захотелось убежать. Я попыталась поднять голову, но не смогла: кто-то загрузил в нее тонну кирпича. Во рту так пересохло, будто те же злоумышленники засыпали его опилками. До моего слуха донесся шорох. Мне удалось повернуть голову, и я увидела Кару, мать и кое-кого из детей, одетых в школьную форму.
Доктор поднялся и ушел, сказав на прощанье, что мне нужно пить побольше воды. Мать пошла провожать доктора, и его место занял Афзал.
— Я очень хочу пить, — удалось произнести мне, несмотря на когти, впившиеся в горло. — Принеси мне, пожалуйста, воды.
Нена сходила за стаканом воды, и я с трудом подняла голову, чтобы попить.
Афзал опустился на колени перед кроватью. Одной рукой он поддерживал мою голову, а другой взял у Нены стакан и поднес к моим губам. Я принялась мелкими глоточками пить воду и почувствовала некоторое облегчение. Я осушила стакан до дна.
— Еще хочешь? — ласково спросил Афзал.
— Нет, — ответила я.
— Рада, что ты проснулась, — сказала Нена, похлопывая меня по плечу. — Я проведаю тебя днем, когда вернусь из школы.
— Из школы? — растерявшись, переспросила я. — Вы же не ходите в школу по пятницам.
Нена как-то странно посмотрела на меня, улыбнулась и пояснила:
— Сегодня понедельник, глупенькая. Ты проспала больше двух дней.
После этого Нена ушла, и, попрощавшись со мной, ее примеру последовали остальные дети.
— Я буду ухаживать за тобой, — сказал Афзал. — Только скажи, чего ты хочешь, в чем нуждаешься, и я дам тебе это. — Он медленно поднялся с колен и поставил пустой стакан на пол. — Когда немного поправишься, я заберу тебя домой.
Я ужаснулась этой мысли. Возможно, на этот раз смерть не пошла мне навстречу, отвергла меня, но я так просто не сдамся. Я не планировала поправляться, а собиралась еще наесться таблеток, как только смогу встать. Я ни за что не вернусь в его дом.
— Доктор говорит, что ты, возможно, хамила, — продолжал Афзал. — Это могло быть причиной потери сознания. Доктор не мог понять, почему ты два дня не просыпалась, но сказал, что, если кто-то в таком юном возрасте оказывается на сносях, он может впасть в шоковое состояние. — Он улыбнулся. — Когда это произойдет с тобой, ты вернешься в Шотландию.
Что? Вернусь в Шотландию? Это все меняет. От одной мысли о возвращении домой мне стало лучше. Я не понимала, что значит «на сносях», — хотя точно знала, что причина моего двухдневного сна заключалась вовсе не в этом, — но твердо вознамерилась этого добиться.
Наконец я перестала надеяться, что мать полюбит меня. Я пыталась убить себя, но и это не сработало. Теперь не было смысла наносить себе раны. Кровопускание больше ни от чего меня не освобождало, и я прекратила этим заниматься. Я была уже не той Сэм, которая совершает ошибки, все делает не так и которую приходится наказывать. Не той девочкой, которая не делает ничего плохого и все равно получает лишь побои. Самым страшным для меня, настоящим шоком, стало понимание, что моя внутренняя пружина, цель, к которой я неустанно шла все эти годы, полные жестоких слов, оплеух, ударов и вещей пострашнее, — желание заслужить материнскую любовь — прекратила существовать. Меня это больше не волновало, все утратило смысл.
На следующий день я по-прежнему чувствовала себя слабой, но уже могла садиться на кровати, опираясь на подушки.
Ближе к обеду Кара спросила, не хочу ли я посидеть во дворе на солнышке. Я кивнула, и тетя помогла мне подняться с кровати. Комната вертелась и плыла перед глазами, и я щурилась, пока мы шли к выходу. Я попыталась сфокусировать взгляд на дереве, что росло во дворе, но оно все не желало стоять на месте, раскачиваясь то вправо, то влево. Я вцепилась в руку Кары, чтобы удержать равновесие.
— Обопрись о стену, пока я схожу за креслом и поставлю его под деревом, — сказала Кара.
Я прижалась к стене и уперлась в нее головой, но даже эта монолитная опора шевелилась. Схватиться было не за что, и я почувствовала, что падаю на землю, но тут рядом со мной оказалась Кара, и я каким-то образом осталась стоять. Тетя взяла меня под руку и помогла сесть в кресло. Я откинулась на подушки и подняла взгляд к зеленой листве, сквозь которую пробивались лучи уже не утреннего, но еще и не полуденного солнца. Голова раскалывалась, и я закрыла глаза, желая, чтобы все вокруг меня прекратило наконец двигаться.