закрепил их вон хоть за спинку кровати. — Дима взялся за никелированную спинку допотопного ложа и пошатал ее, проверяя, можно ли привязать к ней ремень. Кровать хоть и облупилась, и заржавела, но держалась крепко. — А вон на полу капли крови.
Я проследила за его взглядом; на пыльном полу действительно расплывались две темно-розовые капли.
Слушавший наш диалог Мигулько вдруг метнулся из комнаты. Я отправилась за ним; выскочив в коридор, он резко рванул на себя дверь Нинкиной комнаты. Похоже было, что Нинка вцепилась в дверную ручку изнутри и держала изо всех сил, потому что дверь не поддавалась. Костик рванул еще раз, прямо-таки с остервенением, дверь распахнулась, и Нинка, вися на ручке, вместе с дверью выехала в коридор. Костик тут же оттянул дверь до отказа и зажал Нинку в углу.
— Говори, что здесь было, — тихо, но внушительно приказал он Нинке. Она некоторое время смотрела на него выпученными бессмысленными глазами, а потом тихо завыла. Что она пыталась выразить, было не разобрать, поэтому Костик, а за ним и я наклонились почти вплотную к Нинке.
— Сте-епа, уй-ей, Сте-епа-а, — расслышали мы в тоненьком вое.
Мигулько выпрямился и отпустил дверь, на которой висело болезненное существо. Повернувшись ко мне, он сквозь сжатые зубы процедил:
— Ну и где этот чертов Бендеря?!
При звуке знакомой фамилии Нинка завыла громче.
— Посади здесь засаду, — тихо посоветовала я Косте. — Может, он еще придет.
— Откуда? С того света?
— Не важно. Приходил ведь…
— Мне оперов страшно сюда сажать. Чертовщина какая-то…
— Возьмите с собой осиновый кол, — посоветовала я, но по выражению Костиного лица поняла, что переборщила.
Вернувшись в комнату покойного Макара Макаровича, я отозвала в сторонку Диму, уже успевшего надеть резиновые перчатки.
— Дима, труп не убежит. Давай сначала займемся живым существом. Надо освидетельствовать соседку, у нее такие же повреждения на шее.
— Без вопросов, — откликнулся Дима, направляясь за мной.
Нинка все еще цеплялась за дверь, но при виде могучего эксперта Сергиенко в камуфляже как-то расслабилась. Лицо ее по-прежнему ничего не выражало, но выть она перестала и в упор смотрела на Диму.
— Ну-ну, — ласково сказал Дима, подойдя к девушке. — Все хорошо, не бойся. Дай-ка я шейку твою посмотрю, лапушка.
Он осторожно протянул к ней руку, и Нинка, к моему удивлению, даже не дернулась, только закрыла глаза и повернулась к Диме так, чтобы тому видна была ее шея. В коридоре было темновато, и Дима вытащил карманный фонарик, направив луч на Нинкину шею. С правой стороны ее покрывал огромный синяк, на фоне которого чернели пятнышки; их было больше, чем четыре, и на каждом сидела засохшая капелька крови.
— Ну все, маленькая моя. — Дима легонько коснулся щеки девушки. Та вздрогнула и открыла глаза. — Иди к себе, я потом зайду.
Не проронив ни звука, Нинка послушно отправилась в свою комнату и даже не стала плотно прикрывать дверь. Дима выключил фонарик и вздохнул:
— Все понятно. Та же донорская игла. Из этой бедолаги он понемногу качал, не то что из старика. Давай-ка ее в больницу отправим.
Из необъятных карманов своей камуфляжной куртки Дима вытащил мобильный телефон и быстро договорился насчет госпитализации.
«Скорая» приехала еще до того, как мы закончили осмотр трупа. Но, узнав, что больная состоит на учете и является клиенткой психоневрологического интерната, врачи категорически отказались что-либо предпринимать без представителя этого учреждения. Тут вмешалась наша спасительница, Анна Ивановна. У нее конечно же был телефон лечащего врача Нины и даже телефон директора интерната. Обе дамы — и врач, и директор — приехали в течение получаса. О чем-то они тихо поспорили с работниками «скорой помощи» в прихожей, удалившись от наших ушей, но, видимо, консенсуса достигли, потому что доктор из «скорой» прошел в комнату к больной, быстро покидал в полиэтиленовый пакет ее немудреное барахлишко и увел ее в машину. Поскольку из комнаты Макара за событиями пристально следил Дима Сергиенко и ободряюще улыбался Нине, она покорно дала себя увести.
Лечащий врач задержалась на пороге.
— Историю болезни ее будете изымать? — обратилась она ко мне.
— А есть смысл? — ответила я вопросом на вопрос.
— Да, в общем, наверное, нет. У Нины олигофрения, органическое поражение головного мозга. Речь нарушена, она даже если захочет что-то рассказать, то все равно не сможет.
— Но она же как-то общается?
Женщина вздохнула.
— Она произносит несколько примитивных слов. Имена знакомых, междометия…
— Слушайте, а как же вы ее отпускаете из интерната? Как она одна тут живет, в этой дыре? — Я оглянулась на темный коридор и кухню, больше похожую на общественный сортир.
Женщина-психиатр, взявшаяся было за ручку двери, брезгливо отдернула руку и, смахнув рукавом пыль с колченогой табуретки, притулившейся в углу прихожей, тяжело опустилась на нее.
— А вы были у нас в интернате? — избегая смотреть мне в глаза, спросила она. — Вы вообще были когда— нибудь в психоневрологическом интернате? — мне даже почудилась неприязнь в ее голосе. Но уж в порядках в психоневрологических заведениях я была никоим образом не виновата.
Она, видимо, почувствовала, что я уловила ее неприязнь, и смутилась.
— Извините, — устало произнесла она. — Вам кажется, что здесь нет условий; а в интернате нашем — какие условия? Персонал грубый, бьет их, бессловесных, ворует. Вы бы видели, чем их кормят, убогих наших! Белья постельного нет, спят на голых матрасах. Отпускаем их домой, они вшей приносят, тараканов…
— Неужели вы не видели, что у Нины на шее застарелые повреждения? — прервала я ее.
— Повреждения?! Вы синяк этот имеете в виду? Да они все из дома приходят избитые, оборванные… — Она помолчала. — Да и уходят избитые… Ай!
Она махнула рукой, поспешно поднялась с табуретки и вышла за дверь, чуть не прищемив дверью шлицу пальто.
Мигулько тем временем вызвал подкрепление, в квартиру прибыли лучшие кадры нашего убойного отдела, и Костя повел их осматривать подвалы в надежде, что вурдалак прячется где-то там. Надо же, уже не боится, подумала я, вполглаза и вполуха наблюдая за происходящим и стараясь одновременно написать протокол.
Когда в протоколе расписывались понятые, из подвала вернулись грязные и обозленные оперативники. Они, не стесняясь, употребляли непарламентские выражения, в которых рассказали, что кого-то спугнули, но этот кто-то, в отличие от них, способен, вероятно, видеть в темноте или просто так хорошо знает ландшафт, что преспокойно ушел от преследования.
— Ничего, теперь уж мы его возьмем, — пообещал Костя, стряхивая с куртки паутину.
Я попросила у Димы кусочек марли и аккуратно стерла с Костиной челки свежий голубиный помет. Костя чертыхнулся. Ну все, теперь я не