Казна в 1613/14 году пополнялась самыми разными средствами. Возобновил деятельность Печатный приказ, взимавший пошлины за печати на документах. Заработали финансовые приказы — четверти, получавшие налоговые поступления с мест. Меры к этому принял еще избирательный земский собор в конце марта — начале апреля 1613 года. Из четвертей были разосланы грамоты по городам с требованием прислать в Москву денежные доходы с оброчных лавок, мельниц, рыбных ловель, а также таможенные и кабацкие деньги. В городах попытались под предлогом утраты необходимых документов задержать отсылку денег, но получили жесткую отповедь: «И то делаетца у вас не гораздо, и вперед хотите делати также, как вы наперед таво при боярех наших делали, посадом и уездом всякими доходы и кабаком владели сами»[131]. Деньги, поступавшие в четверти, шли на раздачу служилым людям и воеводам, а также обеспечивали казенный расход и другие нужды новой власти. Так, из Устюжской четверти было взято 1053 рубля «на крымскую посылку» и 50 рублей «в нагайскую посылку». Надо было отослать традиционные «поминки» в Крым, чтобы обезопасить и так плохо защищенные границы Московского государства от татарских набегов. Здесь очень кстати оказалась поступившая на казенный двор из Приказа Казанского дворца «сибирская мягкая рухлядь» (соболи).
Московские казначеи использовали и другие финансовые приемы. Был запущен хорошо известный уже тогда механизм инфляции, так как поступавшие в казну старые деньги переделывались «для прибыли» на новые, более легкие по весу. Чистой прибыли для казны, осуществившей несколько операций с переделкой денег (в ноябре 1613-го, феврале и августе 1614 года), выходило дополнительно 250 рублей к 1000 «старых», переплавленных и отчеканенных заново рублей[132]. То есть стоимость новых денег в 1613–1614 годах была на четверть меньше, чем «старых». Естественно, что тайной это не стало ни для собственного населения, ни для иностранцев. Английский посол Джон Мерик говорил на переговорах в 1620/21 году, «что ныне в Московском государстве делают деньги перед прежними легче, недовесу в четвертую долю». Раньше один рубль стоил 14 шиллингов, а ныне — 10[133].
Но все же главным источником доходов в государстве оставались налоги. Как показал С. Б. Веселовский в специальном исследовании налоговой политики первых лет царствования Михаила Федоровича, московские финансисты последовательно перепробовали все рецепты Смуты — чрезвычайные сборы, чеканку облегченных денег и другое, прежде чем прийти к необходимости сбора новых налогов. Старая налоговая система, державшаяся на принципах мирской раскладки, оказалась малоэффективной, так как у правительства не было достоверной информации ни о числе своих подданных, переживших Смуту, ни о «налогооблагаемой базе». В Смутное время все объекты, привлекательные для извлечения денег, такие, например, как кабаки, перевозы, мельницы, много раз переходили из рук в руки или прекращали свое существование. Ездить с товарами по стране было просто опасно, что подрывало таможенную систему. Даже отдав на откуп новым людям прибыльный кабак, четвертные приказы не знали, какой доход он может принести. Трудно было организовать и сбор денег с крестьян, так как многие из них, имевшие ранее статус дворцовых и черносошных, попали в зависимость от частных служилых землевладельцев (так сказать, были «приватизированы»!).
В этих условиях московское правительство попыталось изобрести такой налог, который коснулся бы всех жителей государства, независимо от их статуса и благосостояния. Были сделаны попытки сбора лошадей или денег за них, а также пушечных запасов. На мирские деньги организовали найм даточных людей для подмоги войску, но все эти сборы остались единичными мероприятиями. Более успешным и значимым для финансовой истории Московского государства оказался сбор хлебных запасов и денег за них на жалованье ратным людям. Первые три сбора поступили в Разрядный приказ, с 1616/17 года налог пошел в Казачий приказ, а с 1619/20 года города, относившиеся к ведомству Устюжской (а затем Новгородской) четверти, стали платить их в Стрелецкий приказ. Так появились сборы казачьих и стрелецких денег.
Введение этого сбора диктовалось исключительно политической конъюнктурой, стремлением умиротворить казаков, заставить их служить царю Михаилу Федоровичу. Несмотря на создание Казачьего приказа, казаки предпочитали действовать самостоятельно, используя более привычный и действенный для них институт «приставств» (их-то и заменил со временем сбор казачьего хлеба, но для этого надо было сначала справиться с мятежным казачеством). Хлеб и деньги шли также на раздачу стрельцам, составлявшим основу рядового войска в городах Московского государства. Основная сложность во взимании этого налога состояла в том, что он основывался на разрушенном сошном обложении, земельном и налоговом кадастре, зафиксировавшем досмутное состояние. Никакой налог нельзя было получить с разоренных и опустевших земель; следовательно, надо было искать выход, чтобы построить бюджет государства, выходившего из Смуты.
В результате в финансовом обиходе первых лет царствования Михаила Федоровича появилось слово «пятина». По аналогии с известной с древних времен церковной десятиной можно понять, что речь шла об уплате государству пятой части. Но пятой части чего? Имущества? Доходов? Понадобилось несколько сборов пятинных денег «с животов и промыслов», чтобы отточить практику взимания этого налога, сделать его более определенным и понятным для плательщиков и выгодным для власти. Самый первый сбор пятинных денег был санкционирован земским собором в начале апреля 1614 года. К сожалению, в распоряжении историков нет самых главных документов — Соборного постановления и наказов сборщикам пятины, однако их можно восстановить по грамотам, рассылавшимся в города для сведения, так как в них, по обычаю делопроизводственной практики того времени, содержался пересказ несохранившихся документов. От имени собора говорилось о посылке «по городам для денежных сборов ратным людям на жалованье, которые ныне на нашей службе под Смоленском и под Новым-городом и под иными городы против польских и литовских людей»[134]. Комиссия пятинщиков составлялась по принятому тогда принципу представительства от сословий и включала членов Государева двора («окольничие и дворяне большие»), церковные власти («архимандриты и игумены») и «из приказов дьяков».
Представление о том, как проходил сбор этой пятины, дают отписки сборщиков архимандрита вологодского Спасо-Каменного монастыря Питирима, Семена Жеребцова и дьяка Богдана Губина, описавших свою работу в Сольвычегодске в сентябре 1614 года. Приехав на место, они известили воеводу и собрали в городе местный освященный собор из архимандритов, игуменов, протопопов и попов, а также мирской совет из посадских людей и уездных крестьян, которым и отдали государевы грамоты (отдельно от имени царя и от освященного собора всего государства). «И те грамоты передо всем народом чли. И, выслушав мирские люди грамоты, сказали нам: волен де Бог да государь и с нами что у кого есть жывота, ради давати»[135]. После этого очень быстро, в три дня, избрали к денежному сбору представителей от «лутчих», «середних» и «молодших» людей. Но на этом единение народа и власти завершилось. На севере государства, где традиции земского самоуправления были укоренены сильнее, посады с уездами составляли единое целое в налоговом отношении, и население научилось солидарно отстаивать интересы всего «мира», с чем и столкнулись пятинщики. В их отписке содержится яркая формулировка мирской круговой поруки и своеобразной защиты «мира» от московских сборщиков: «И твоему государеву делу мотчание от непослушников великое, и многие, государь, люди животы свои и промыслы таят и правды не сказывают, окладчики выборные люди лутчие и середние и молотчие люди друг по друге покрывают, лутчие покрывают в животах лутчих людей, а середние середних, а молотчие молотчих, да посадцкие ж люди покрывают по волостных крестьянех, а волостные покрывают по посадцких людех»[136].
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});