Он задумался, понравится ли ей Астарис, и пришел к твердому убеждению, что нет.
Галерея, соединявшая дворец с особняком для гостей, походила на лес колонн из малинового рифленого стекла, на котором сейчас рдели багровые угли заходящего солнца и метались тени цвета запекшейся крови.
— Похоже, у архитектора Рашека есть определенный талант, хотя и несколько вульгарный, — заметил Катаос.
— Как скажете, мой господин, — начальник гвардии Катаоса, Ригон, державшийся на полшага позади своего хозяина, обычно не был склонен к многословию.
Огромный закорианец, чьей истинной страстью была властная жестокость, выказывал ее каждой черточкой своего тела и лица. Его массивный нос был перебит так, что теперь было совершенно невозможно судить о его первоначальной форме, а челюсть рассекал длинный белый шрам, тянущийся до бычьей шеи. Страшный предводитель личной гвардии Катаоса, которому невозможно перечить. В его непомерно развитой правой руке, превосходно владевшей мечом, явно хватило бы силы на шестерых. Катаос считал его непревзойденным.
— Еще двадцать новобранцев из Абиссы, как мне сказали, — уронил Катаос. — Ты, разумеется, усмиришь их, как должно.
— Можешь не сомневаться, — Ригон устрашающе улыбнулся.
На галерее закорианец нырнул во вторую, неприметную дверь и прошел по коридору особняка в просторный зал, где его уже ждали новобранцы. Тусклый свет, сочившийся сквозь витражи окон, отбрасывал за ним огромную тень. При его приближении гул голосов утих, а на лицах собравшихся застыли самые разные эмоции, от нервозности до напускной храбрости. Это был один из тех немногих случаев, когда Ригону приходилось произносить сколько-нибудь длинную речь, и речь эта была отлично ему известна. Он уже произносил ее перед несколькими подразделениями еще не испытанных авантюристов вроде этих, и на его рассеченных губах заранее застыла неприятная улыбка.
— А вот и те слизняки, которых мне предстоит перековать в мужчин. Я сказал «перековать». Это слово выбрано не случайно. Видите эту руку? Именно ее я использую как молот для ковки, если у меня возникает такая необходимость. — Он подошел к столу и налил себе вина. Вокруг стояла звенящая тишина. — С сегодняшнего дня вашей профессией становится охрана дома принца Катаоса эм Элисаара. Думаю, даже самый безмозглый из вас уже догадался, что все далеко не так просто. Но вы будете держать рот на замке, иначе вам помогут это сделать. Надеюсь, вы меня понимаете. Если вам хочется маленьких золотых кружочков, вы получите их в изобилии. Если вам понадобится перепихнуться, вы прекрасно можете делать это с теми шлюхами, которые здесь водятся. Если у вас другие постельные пристрастия — с ними куда-нибудь в другое место, и молитесь, чтобы я не застукал вас за этим. Что до остального, вы обнаружите, что дисциплина здесь беспощадная, а я отнюдь не мягкий учитель. Делайте то, что я прикажу, и работайте до одури, тогда доживете до Корамвиса. — Он одним глотком осушил свой кубок и грохнул им по столу. — Если кому-нибудь из вас захочется устроить драку — отыщите меня. Я с удовольствием окажу вам эту услугу.
Ригон легонько щелкнул по рукоятке короткого меча, заткнутого за пояс, потом развернулся и вышел из зала.
— Закорианский помоечник, — очень тихо сказал парень, стоявший сбоку от Ральднора.
Вечером над Лин-Абиссой замелькали первые белые мухи. Оттепель закончилась. Вскоре трехмесячные снега должны были надежно запереть своей неумолимой печатью всю восточную часть Виса.
Новобранцы лорда Катаоса ели свой ужин за длинным столом, отдельно от закаленных воинов. Те не обращали на них внимания, ибо их неписаный закон велел не выказывать к новичкам никакого интереса, пока те не пройдут подготовку и испытания. За длинным столом тоже царило угрюмое молчание, лишь изредка нарушаемое чьим-то тихим шепотом. Ригон уже поставил себя так, как хотел — объектом всеобщей ненависти и страха.
— Да, этот сюсюкаться не станет.
— Отродье закорианской шлюхи!
— Придержи язык. У этих стен есть уши.
— Ты видал, какая у него правая рука? А шрам на лице? Боги мои!
После ужина они отправились на свои узкие койки в холодной спальне. Ральднор долго лежал без сна на жесткой постели, прислушиваясь к шепоткам и к собственным мыслям.
За окнами серебристыми искорками падал снег. Затяжной снег.
«Значит, я связался с чужаками и неизвестностью вместо того, чтобы остаться в знакомой деревне с ее знакомой безнадежностью», — думал Ральднор. Он вспомнил утопающий в снегу Хамос, пурпурные снежные ночи и волчий вой, и подумал об Эраз, лежащей под этим пушистым белым покрывалом, вернувшейся обратно в бесплодную землю Равнин.
Он расплатился со своими долгами. Он вернул Заросу все, что задолжал ему, хотя тот пытался многословно протестовать, но не рассказал ни Заросу, ни Хелиде о человеке, встреченном у меховщика, и, уже позднее, о том, куда уходит. Они отнеслись к его скрытности с уважением, вероятно, решив, что он надумал вернуться вслед за Орваном в разрушенный город, на Равнины. Где-то на задворках Абиссы он отыскал занюханную лавчонку и купил там запас черной краски, которой выкрасил потом все волосы на теле. После свершения этого странного действа его душа и жизнь, казалось, пребывали в каком-то непонятном подвешенном состоянии между прошлым и будущим, в неизвестности. Он сотворил над собой колдовское превращение и, словно маги былых времен, выпустил на свободу необузданные силы стихий. Теперь могло произойти все, что угодно.
Но все же остатки древних чар рассеялись не до конца. Она пришла, впервые за много ночей, сюда, во тьму заравийского дворца. Белая луна светила ей в спину, по разбитой вазе молочно-белого тела разбежалась паутина трещин, и она рассыпалась, разлетевшись в стороны, как пепел или снег.
Кровать была овалом из чеканного серебра, выполненным в виде раскрытого цветка, ибо, как и процессии, которая доставила ее сюда, всем вещам, окружавшим невесту Амрека, полагалось быть сказочными.
И в сердце этого цветка Астарис в полночь открыла глаза.
Ей приснился сон. Непонятный сон — женщина, рассыпающаяся в пепел на фоне полной, пугающе белой луны.
Астарис выбралась из постели, подойдя к окну, раздвинула все занавески, раскрыла ставни и ступила на заснеженный балкон. Она почти не чувствовала зимнего холода — он был лишь каким-то намеком на задворках ее мыслей. Все ее существо сосредоточилось вокруг ее разума, как никогда прежде. Она прислушивалась, но не к звуку.
А потом она увидела перед собой мужчину, лежащего в темноте. И все же нельзя было сказать, что она в самом деле увидела или хотя бы ощутила его. Она знала о его присутствии, но это было не чувственное, а скорее некое интуитивное постижение. Она не спрашивала себя, кто это такой — в этом не было необходимости. В этот миг она сама была им.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});