— Переболеешь — встанешь, — сурово басил ему на прощание Мишка.
Лехе худо. Я не знаю, как быть. Он проглотил уже страшное количество кальцекса, аспирина и биомицина. Больше в аптечке ничего нет. — Только йод. Йод не пьют. Эх, я знаю, что тут надо! Надо малины и бабушкино ватное одеяло. Морщинистую материнскую руку на лбу. Но где я возьму тебе маму, Лешка?
…Обмелевшие за лето ниточки рек. Озера покроются льдом. Мы будем замыкать петлю. Еще стоят нерешительной стайкой значки на карте.
— Леха, — говорю я, — ты давай в геологи. Плюнь на своих греков.
Лешка молчит. Думает что-то парень. Страшным жаром горит его лицо. Черные тени крадутся в палатку. Густым стеклом висит воздух. Белеет на западе снежник.
— Леха, — говорю я.
— Не надо… — просит он.
Ночью мне делается совсем страшно. При свете свечки Лешкины глаза блестят как-то тревожно и жутковато.
— Зуб ноет, — тихо говорит Лешка.
Я достаю вату и пузырек с соляной кислотой. Испытанный злодейский метод. Спи, Леха! Леха не спит.
Но как заменить ему мамкину руку, как согреть этого парня?
— Ты хороший парень, Лешка, — говорю я. — Это ничего, что ты пижон.
— Я не пижон, — говорит Лешка, — просто иногда так…
Ночью он легонько бредит. Я боюсь зажечь свечку, чтобы не разбудить его. Слушаю.
— Рыбы, — говорит Лешка. — Куда плавают рыбы? В воде же темно, они не знают, куда плыть. Надо зажечь им костры, чтобы видели, а то как же… Зажгите костры в океане…
Он много говорит. Я не могу заснуть.
Наутро приходят Виктор и Гришка. Гришка варит очень крепкий чай и разбавляет его спиртом. Потом заставляет Лешку выпить эту взрывчатую смесь. Лешка лежит в двух мешках и обливается потом.
— Порядок! — говорит Гришка. — Дедов способ. Любую простуду вышибает.
ФинишЯ издали замечаю Мишку. Одинокая темная фигура спускается по желтому склону холма.
— Мишка идет! — говорю я ребятам. — Один.
— Мишка? — суетится Григорий. — А у меня чай не готов. — Он возится за палаткой с примусом. — Миша любит чай крепкий. Миша любит чай горячий. Не подкачай, Григорий, — говорит он сам с собой.
Мишка подходит шагом до смерти уставшего человека.
— Привет, бродяги! — здоровается он.
Только голос у Мишки не под стать словам. Такой серьезный голос.
— Ну как? — спрашивает Виктор.
— Порядок! Как в аптеке.
Я смотрю на Мишку. Чуть кривоватая улыбка застыла у него на лице. Резкие морщины режут лоб и щеки. Грязная тельняшка торчит из-под ватника. Видимо, здорово устал парень.
— Мишка, — говорю я, — а ведь мы уже взрослые люди. Нам по тридцать. Мужики мы. А я все думаю, что ребята!
Ничего, что небо очень злое, Пусть пурга метет вторые сутки. Верь, что будет небо голубое,— Голубей чукотской незабудки,—
мурлычет за палаткой Григорий. Очень ему нравится эта песня.
— Гриш, мы тебя в консерваторию определим. Ладно? — доносится из палатки.
— Если условия подойдут, то можно и в консерваторию, — миролюбиво отшучивается тот.
— А что ж! Люстры, поклонницы, аплодисменты, — рассеянно замечает Мишка. — Значит, так.
— Ай-хо, старик! — говорю я.
Мишка устало улыбается. Виктор тихо подходит к нам.
— Миш, ты извини, — говорит он.
— За что?
— Так. Вообще извини.
— Все мы люди… — вздыхает Мишка.
Глупая, между прочим, поговорка: «Жизнь — это как стрела», — почему-то вспоминается мне.
— А чай уже готов, — вполголоса сказал Григорий.