из этих сумок доставали сыр, более похожий на брынзу, и суетились вокруг всего этого городские жители.
Дальше толклись московские старушки с батонами сервелата, хрустящим картофелем, пивом да водкой, ещё дальше стояли вереницей ларьки с дешёвым спиртом, шоколадом и бритвенными лезвиями. Из них неслась то резкая и хриплая, то заунывная, тоскливая и безрадостная музыка, электронная музыка большого города — и я шёл мимо неё.
Это был шум времени, он цеплял меня за ноги, хлюпал в промокших ботинках, колотился в уши, мешал думать.
Оскальзывался между продрогшими старухами народ, обтекал провинциала с колёсной сумкой, затравленно глядевшего вокруг.
Падал провинциал за дубовую дверь метро, чтобы выбраться уже на другом вокзале, Курском или Ярославском, где тоже толчея, где к ночи жгли костры и плясали вокруг них языческий танец. Где трепались на ветру голые ноги с обложки порнографического журнала. Где в лютую стужу продавали мороженое и пиво со льдом внутри. Где милиционеры уже не ходили влюблёнными парами, а сбивались в волчьи стаи.
На шеях у них болтались короткие автоматы, и хмуры были их лица.
И последнее, что видел приезжий, сжав зубами свою бурлацкую лямку, был кроваво-красный закат от рекламы SAMSUNG или SONY…
Мелкие события теснили мою жизнь, загоняя её в предначертанное кем-то русло. Детали этой жизни, чужие взгляды, слова незнакомых людей, унесённые и донесённые ветром, обрывки сообщений догоняли меня — словно требовали сопереживания.
Время шумело, ревело, пело на своём языке — языке времени.
А я был этому — свидетелем.
Шёл идиотский мартовский снег. Время от времени его смывало дождём.
Однажды такой дождь шёл всю ночь, и с шумом падали в темноте снежные глыбы с крыши.
Соседи сверху веселились, звенели бутылками, а потом ссорились — чуть ли не дрались. Казалось, что время от времени они выкидывают гостей из окна.
Мокрые снежные комья всё падали и падали, тяжело ударяясь о козырьки подъездов и крыши железных гаражей.
Через два дня снова пошёл снег, и всё повторилось.
А потом навалился апрель. Я глядел на апрель и вспоминал фразу из чужих дневников: «Просто ходил в лес смотреть на апрель, исследовать его свойства».
Извините, если кого обидел.
06 марта 2011
История о времяпровождении
Полвечера говорили с Б. о жизни, смерти и фисташках.
Правильно, я считаю, поговорили — в мире-то, в общем больше и нет ничего.
Извините, если кого обидел.
08 марта 2011
История о делании и не делании (давнишняя)
Самое главное в тот момент, когда ждёшь чего-то важного, не что-то делать, а кое-что не делать. Вот что написано по этому поводу давным-давно:
«Сейчас я накрою Джафара этим одеялом и прочту молитву.
А все вы, и Джафар в том числе, должны, закрыв глаза, повторять эту молитву за мной. И когда я сниму одеяло, Джафар будет уже исцелён. Но я должен предупредить вас об одном необычайно важном условии, и если кто-нибудь нарушит это условие, то Джафар останется неисцеленным. Слушайте внимательно и запоминайте.
Родственники молчали, готовые слушать и запоминать.
— Когда вы будете повторять за мною слова молитвы, — раздельно и громко сказал Ходжа Насреддин, — ни один из вас, ни тем более сам Джафар, не должен думать об обезьяне! Если кто-нибудь из вас начнет думать о ней или, что ещё хуже, представлять её себе в своём воображении — с хвостом, красным задом, отвратительной мордой и жёлтыми клыками — тогда, конечно, никакого исцеления не будет и не может быть, ибо свершение благочестивого дела несовместимо с мыслями о столь гнусном существе, как обезьяна. Вы поняли меня»?
Извините, если кого обидел.
11 марта 2011
История (давняя) про старпёров
Вот интересно — «старпёром» я привык в детстве называть старшего пионерского вожатого, а многие считают, что это «старый пердун».
Нет, конечно, нам тогда казалось (не без оснований), что часть старших пионерских вожатых была пердунами, да ещё и старыми. Утончённые люди продполагали, впрочем, что понятие восходит к star père — но, увы.
Я помню свой пионерский лагерь — и, сдаётся мне, это было ещё и видовое название.
Одна девушка, услышав это, сказала, что была всегда уверена, что «вожатый»; но бабушка — её бабушка! — использует это слово для характеристики старикашек в транспорте, следовательно — никаких пионерских предводителей в виду не имеет.
Я заметил саркастически, что, кажется, мы присутствуем при этимологической трагедии.
Нам-то что — нам, кто считал, что за таинственной вывеской "Плиссе-гофре" в одном подъезде на улице Горького скрывается тайный публичный дом. Табличка была маленькая, но медная, хорошо начищенная.
Извините, если кого обидел.
11 марта 2011
История о публичности
Чтобы случайно сказанное не пропало, я, пожалуй, запишу его сюда.
Рассуждение о публичности — одно из самых интересных рассуждений.
Особенно, если речь идёт о публичности в Сети.
А в Сети нынче все, и всех это касается. У всех есть что-то интимное, и почитай, у большинства никаких других ценностей у них нет.
Во-первых, при моей профессии чем больше скандала, тем лучше. Другое дело, что мне это скучно и неприятно, поэтому — чёрт с ней, с профессией, с этими продвижениями книг на рынок и персональной известностью. Иногда литературу сравнивают с журналистикой, и считается что публичность помогает журналисту. (Я-то не совсем журналист — даже совсем не, хотя эту самую журналистику преподавал и большую часть своих денег заработал прикрываясь именно этим названием). "Журналистика" сейчас — это огромная сфера, которая включает в себя половину человечества — это вроде как сто лет назад почти все шофёры были профессионалами, а теперь машину водят все. (Хотя профессионалы, конечно, тоже есть). И вот статьи, сообщения, манифесты и обращения пишут все. Но и среди занимающихся этим постоянно есть огромное количество непубличных журналистов: от биржевых аналитиков до no-name корреспондентов, от критиков, что сидят в своих норах, до написателей женских журналов. Кто требует публичности от написателя миллионной по счёту статьи о диетах в журнале "Сиськи и попы"? Да никто. Публичность наступает в крайнем случае — если это колумнист, который совершает определённые публичные действия, а потом о них докладывает. Вот была такая, ныне забытая журналистка Даша Асламова, которая стала известна на том, что рассказывала с кем и как переспала. (Она писала так же и о локальных войнах, но в том же ключе — я правда