Читать интересную книгу Афонские рассказы - Станислав Сенькин

Каждый раз, собираясь в поход, Виктор брал с собой большой термос с чаем, несколько банок консервов, хлеб и плоды шиповника и, конечно, подарок из Германии – цифровой фотоаппарат. Ни змеи, ни крутые спуски и подъёмы его маршрутов не пугали послушника, всё, чего ему хотелось, – это сделать удачный кадр.

Так прошло ещё два года.

За это время Виктор сделал несколько тысяч снимков, но так и не смог найти в них того, что ему хотелось больше всего – духовную красоту.

Однажды Виктор решил сделать снимки окрестностей Ксиропотама, ближайшего к Пантелеимону монастыря. Духовник посмотрел исподлобья на послушника:

– Виктор, ты же накануне много работал, наверняка очень устал, зачем же тебе Ксиропотам? Ну и потом, ты же знаешь, что мы никуда не отпускаем насельников монастыря в течение трех лет? Среди нас есть монахи, которые уже двадцать лет в монастыре, и до сих пор не были на пике Афона, а ты и трёх лет здесь не провел. Не нужно тебе ходить так далеко.

– Ваша правда, отче. – Виктор склонил голову. – Как благословите, так и будет. Но мне бы очень хотелось поснимать окрестности Ксиропотама.

Духовник внимательно посмотрел на Виктора, но в его взгляде не было осуждения.

– Хорошо, иди, если хочешь. К вечерне ведь вернёшься?

– Конечно! До Ксиропотама минут сорок пешком, сделаю несколько снимков и сразу вернусь. Думаю, должно здорово получиться.

– Ну, раз так, Бог тебя благословит.

Виктор взял благословение и стал собираться.

Ксиропотам был древним монастырём, основанным самим святым Павлом. В летописи этой обители имелись как славные страницы, так и позорные – это был тот самый монастырь, монахи которого приняли с хлебом-солью латинян. После этого чудесное дерево «губа», которое росло прямо в алтаре храма и чьи плоды считались целебными, зачахло.

Сегодня Ксиропотам считался самым строгим монастырём Святой горы. Его насельники, в отличие от Дохиариу, Костамониту, да и самого Пантелеимона, работали немного и ели сколько хотели. Единственное условие, которое малочисленная братия (не более двадцати человек) соблюдала беспрекословно, – не общаться ни с кем, кроме своих, монастырских. Да и внутри обители общение без крайней необходимости не приветствовалось. С родными же ксиропотамские монахи могли общаться лишь четыре раза в год по телефону.

Добравшись до Ксиропотама, Виктор обошёл монастырь, фотографируя по дороге всё, что казалось ему достойным быть увековеченным. Уже собираясь в обратный путь и оглядев напоследок окрестности – не упустил ли чего, фотограф приметил стоявшую невдалеке келью святого Никодима.

В этой келье, метрах в трёхстах выше Ксиропотама, жил святой старец-отшельник, отец Герасим. Виктор много слышал о нём – авторитет старца был велик на Афоне – и ему захотелось запечатлеть для будущих поколений святого человека.

Виктор задумался: благословение было дано дойти только до Ксиропотама. В раздумьях прошло несколько минут, и, наконец, желание пересилило чувство долга – Виктор решил нарушить благословение. «В конце концов, какие-то триста метров, – думал он, торопливо продвигаясь к келье. – Какая мелочь!» Через пять минут он уже стоял у двери.

Вытерев бегущий струйками по лицу пот, Виктор прочитал выученную им по-гречески «вратарную» молитву: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, помилуй нас», – и постучался в келью. Дверь открыл послушник.

– Что вы хотите? – спросил он по-гречески.

– Геронда Герасимос! – ответил фотограф.

Вскоре Виктор уже сидел в маленьком уютном дворике и в ожидании старца ел ароматный лукум и пил кофе. Когда появился отец Герасим, Виктор подошёл к нему, взял благословение и, показывая на камеру, жестами попытался объяснить, что хотел бы сфотографировать старца.

Отец Герасим улыбнулся, что-то сказал своему послушнику, и тот кивнул фотографу, давая понять, что разрешение получено. Виктор быстро достал фотоаппарат из чехла и сделал с десяток снимков. Зачехляя камеру, он взглянул на часы – до вечерни оставалось тридцать минут!

С трудом подбирая греческие слова из своего скудного запаса, Виктор поблагодарил старца и попытался объяснить, что ему нужно срочно идти обратно, в Пантелеимон, иначе он нарушит благословение.

– Что? Благословение? – переспросил отец Герасим.

Старец посмотрел на русского послушника, махнул на него рукой и отпустил. Фотограф добирался до монастыря почти бегом.

На вечерню Виктор не успел. Когда он, наспех переодевшись, прибежал в храм, псалтосы уже пели «Свете тихий». Виктор подошел к духовнику, стоявшему в крайней стасидии у иконостаса, и принялся просить прощения за опоздание.

Духовник немного помолчал и затем спросил:

– Ну что, много сегодня наснимал?

– Да, отче, много. Надеюсь, это будут отличные снимки!

…После трапезы он почти бегом добрался до своей кельи и, предвкушая радость от созерцания снимков старца Герасима, включил питание фотоаппарата. Он не мог поверить своим глазам! С дисплея камеры на него смотрел какой-то мрачный человек. Злобный невзрачный старик. Ни духа, ни огонька в глазах. Ни духовной красоты, ни даже плотской!..

На следующий день Виктор уныло побрёл на исповедь. Упавшим голосом он рассказал духовнику, что его вчерашний труд оказался насмарку.

– Ну разве я тебе не говорил: отдохни сегодня, – ответил тот. – В конце концов, ты прежде всего послушник нашего монастыря, а уж затем фотограф. Почему ты вчера решил настоять на своём?

– Понимаете, отче, я очень хочу показать людям духовную красоту! – Послушник вдруг совсем поник. – И ещё, отче… Я вчера сделал фотографии отца Герасима из кельи святого Никодима. Без вашего благословения.

Духовник нахмурился.

– И как снимки, Виктор?

– Ужасно, отче! Я не мог и предположить, что может получиться что-то подобное. Ведь я профессионал в этом деле.

Старец прищурился, отпустил Виктору грехи и сам благословил в следующее воскресенье опять пойти к отцу Герасиму и снова попросить сфотографировать его.

…И вот через неделю Виктор снова оказался в келье святого Никодима. На этот раз ему открыл сам старец и ласково пригласил его во двор. У отца Герасима были гости, они сидели за бутылкой вина «Милопотамос», праздновали воскресный день. Виктор попросил хозяев и гостей разрешения сделать несколько снимков.

– Один! – благословил отец Герасим, подняв указательный палец вверх для большей убедительности.

Виктор, несмотря на наличие у камеры дисплея, прильнул по привычке к видоискателю, начал «прицеливаться», и тут его указательный палец дрогнул и нажал на спуск. Так получился один-единственный снимок.

Затем его пригласили к столу, и Виктор, насколько ему позволяла послушническая совесть, присоединился к празднеству.

Вернувшись в свою келью, он, вздохнув, включил камеру и взглянул на этот единственный благословлённый снимок…

Лица отца Герасима и его гостей сияли такой же духовной радостью, как на той, сыгравшей в его судьбе столь большую роль, чёрно-белой фотографии из альбома об Афоне. Эту духовную реальность, так трудно уловимую, ему удалось наконец запечатлеть. И запечатлеть не с помощью профессиональных секретов, а лишь благодаря исполненному послушанию!

И с этого дня Виктор стал прежде всего послушником и лишь потом – фотографом, настоящим мастером своего дела.

Ангел-хранитель

Однажды вечером, когда светлячки только начали украшать Святую афонскую гору, усыпая её своими огоньками, а древнее море принялось усыплять землю колыбельными спокойных волн, старый монах русского Пантелеимонова монастыря Афанасий почувствовал сильный укол в сердце.

Нет, скорее не укол, а будто удар шилом, нанесённый разгневанным демоном.

Это произошло после повечерия, когда отец Афанасий предстоял на келейной молитве. Его частным правилом было исполнение восьми чёток, которые он как мантийный монах вычитывал каждый день, кроме пасхальной седмицы. Несмотря на то что духовник обязывал всех выполнять правило утром, отцу Афанасию, которому по причине слабого здоровья было трудно вставать на канон так рано, он благословил молиться после повечерья.

Утро монаха могло начаться и глубокой ночью. Двенадцать часов пополуночи византийского времени – это время захода солнца. С последними его лучами и начиналось повечерье. По его окончании утруждённые дневными заботами монахи расходились по кельям. Вставать же на келейный канон нужно было за два часа до утрени, а к ней звонили уже в семь утра. Итого на сон монаху отводилось каких-то четыре часа.

Афанасий уже с трудом выдерживал такой ритм, а после того, как его удалили с клироса, он и вовсе раскис.

Этим вечером монах успел вычитать только две чётки перед тем, как ему стало плохо. Афанасий осторожно опустился на кровать. Во рту он ощущал привкус железа. У него не было сил даже на то, чтоб позвать на помощь, и монах лишь тихонько стонал. Последнее, о чём он подумал, прежде чем потерять сознание, была непрекращённая вражда с регентом правого клироса отцом Василием. Вражда, которая словно острым ножом отсекала его от милости Божьей.