Читать интересную книгу В Эрмитаж! - Малькольм Брэдбери

— Нет, это не совсем то. Это вечеринки для узкого круга. Компания избранных, человек десять, не больше. Места мы определяем по жребию: вытаскиваем записки с именами из шляпы. Слуг нет. Блюда доставляются из кухни с помощью подъемника, а с веревками мы управляемся самостоятельно, собственными благородными руками.

— По мне, так лучше со слугами.

— Ну да, чтобы они все услышанное доводили до сведения тайной полиции, — возразил Мельхиор.

— Тайной полиции? — Философ вздрагивает.

— Именно. Здесь то же, что при всех европейских дворах. Императрица брала уроки у парижан. Русская тайная полиция устроена по образцу полиции Сартина.[21] Доносят обо всем, фиксируется каждое сказанное и написанное слово, каждая любовная интрижка, следят даже за похождениями самих монархов. К счастью, глава секретной полиции — немощный глухой старик. Но зато у всех остальных ушки на макушке.

— Значит, прислуге доверять нельзя?

— Безусловно. Каждый из них чей-то шпион. Быть придворным и быть заговорщиком — это одно и то же. Иначе здесь не выжить. Только что ты грелся в лучах царской милости, прошла минута — и ты уже в темнице, в гостях у Петра и Павла.

— Надеюсь, тебе это не грозит, дружище?

— Мне — нет. Мое положение прочное. Я ведь помог ей сбыть с рук неугодного сына.

Гримм откидывается на спинку стула, приземистый, сильный, довольный собой. Милый, в сущности, человек этот Гримм, подумал Философ. Полжизни они вместе творили удивительные вещи. Но бог знает, как влияет на голову жизнь при императорских дворах, не свихнулся ли он в своей блестящей прусской шкурке?

— Ты уверен, что ей в самом деле нужен философ? — озабоченно спрашивает он.

— Как никто другой! Она мечтает о просвещенной деспотии под водительством правителя с огромной армией, блестящим умом и возвышенной душой.

— Как Фридрих Прусский.

— Да, только царица куда приятней в обхождении, и ты не обязан слушать эти бесконечные кантаты. Но, уверяю тебя, она достаточно цивилизованна, а суждения ее парижских врагов продиктованы обыкновенной завистью.

— Вижу, она совсем очаровала тебя, Мельхиор.

— Ничуть. Льщу себя надеждой, что наоборот — это я очаровал царицу и она весьма высокого мнения о моей особе. Вы с Вольтером не зря назвали ее Северной Минервой.

— Минерва — сова истории, летающая по ночам. Тебе тоже пришлось перейти на ночной образ жизни?

— Поверь, ее привлекает мой живой ум, а вовсе не изящное сложение. — И Гримм молодцевато поводит плечами.

— Живой ум, немецкие шуточки — и что еще?

— Мой недюжинный политический опыт. Тесные связи с нужными людьми. Может, не стоит говорить об этом даже тебе… — Гримм осекается, озирается кругом.

— Разве мы не доверяли друг другу во всем с первого дня знакомства и все эти годы? — обижается наш герой.

— Ну ладно, — сдается Гримм. — Она предложила мне отличную должность. Канцлер двора. Верхняя строка в Табели о рангах.

— Ты, конечно, согласился?

— Я, конечно, отказался. Россия все-таки варварская страна, а я могу прекрасно устроиться при любом цивилизованном европейском дворе.

— Но недавно ты убеждал меня, что быть русским в наши дни очень модно.

— У меня и без того достаточно забот. Я должен быть в курсе всех новостей, всех знакомить, приглядывать за маленьким Моцартом, навешать своих коронованных друзей. В любом случае без Парижа мне не жить.

— Да, Париж ведь источник слухов и сплетен.

— Короче, я должен заниматься тем, чем умею.

— И хорошо умеешь. Без твоей помощи пустовала бы половина европейских тронов, прервались бы династии, немецкие принцессы увядали бы старыми девами, не пищали бы в колыбелях младенцы, начались бы кровопролитные войны. И от Европы осталось бы одно воспоминание.

— Ты прав, — кивает Гримм, — и матушка-царица прекрасно это все понимает. Вот почему она сделала для меня то же, что для тебя.

— Как, Екатерина купила твою библиотеку? — восклицает Философ, ощутив укол братской зависти, мучительного чувства, побороть которое можно лишь призвав на помощь все силы разума, — У тебя книг — раз два и обчелся.

— Назначила мне пожизненную пенсию, — поясняет Гримм, — Сделала меня своим постоянным советником, корреспондентом и странствующим послом.

— То есть она превратила тебя в меня? А картины ты еще для нее не покупал?

— Дорогой друг! В этом деле от меня даже больше толку, чем от тебя. Я знаю каждое полотно на каждой стене в каждом тронном зале Европы.

— Ты, конечно, побывал во многих дворцах. Но разве можно разглядеть картины, если все время стоишь на коленях?

— Вовсе не все время, — огрызается Гримм. — Кроме того, царица также попросила меня покупать ей румяна, притирания и духи.

— Действительно, кто справится с этим лучше? Ты сам используешь их в немалых количествах.

— И давать ей советы по воспитанию внуков.

— Я думал, что таковых не имеется.

— Пока нет.

— Но ты, значит, готов исправить положение?

— Не исключено. Вдруг Павел пошел в отца? Если он не справится, в помощниках недостатка нет. Зачем, думаешь, при дворе держат столько красавцев гвардейцев?

— Да, жеребцы как на подбор.

— Еще бы. Но не беспокойся и не завидуй, друг мой. Она в равной степени заботится о нас обоих. Она приготовила для нас места в новой Академии наук. И еще нам предстоит принять участие в создании Смольного института благородных девиц.

— Но готова ли она воспринять идеи Просвещения? Готова ли к реформам? — вздыхает наш герой. — Способна ли понять мои мысли о новой монархии, новом типе государства?

— Во всяком случае, она восприимчивей остальных правителей, — успокоил его Гримм. — Людовик слишком любит вакханалии, Фридрих — Баха, Георг Английский обожает розы, а Ее Величество любит мыслить. Ничто не доставляет ей большего удовольствия, чем полчасика размышлений. Двадцать страничек Вольтера или даже Руссо — и она счастлива.

— Бог мой!

— Она любит все его произведения за исключением «Общественного договора».

— Тут я с ней согласен.

— Ваши взгляды совпадают. Екатерина наложила запрет на издание этой вещи в России.

— Эта просвещенная дама еще к тому же и цензор?

— Не совсем. Она говорит, что разрешит издание книг Руссо в России, когда настанет время.

— Если следовать Руссо, оно не настанет никогда.

— Говорю тебе, она преклоняется перед Разумом во всех его проявлениях. Ограничений немного: она просит лишь не отрицать существование Бога, соблюдать приличия и не угрожать ее власти.

— Иначе: да здравствует Разум — но в пределах разумного.

— Я сказал, что хотел. — Мельхиор поднимается, по-братски обнимает Философа и надевает треуголку.

Но в дверях неожиданно останавливается, точно вспомнил что-то. Философ вопросительно поднимает брови.

— Должен предупредить тебя по старой дружбе. — Мельхиор подходит вплотную к нему. — Будь готов к некоторым небольшим помехам. Возможно, занятия философией придется иногда прерывать. Ее Величество предполагает вторгнуться в Турцию. И может быть, завоевать Польшу.

— Понятно…

— Кроме того, у нее были неприятности с самозванцами.

— Самозванцами?

— Да, это случается каждые несколько месяцев. Ты сам знаешь, что такое королевские династии. Бесконечные измены, внебрачные связи, убийства. То и дело откуда ни возьмись появляется какой-нибудь тип и объявляет себя законным наследником Романовых. Впрочем, обычно исчезают они так же быстро, как и появляются.

— Догадываюсь, каким образом.

— Но на сей раз все куда серьезней, — предостерегает Гримм. — Некий чернобородый донской казак провозгласил себя Петром Третьим.

— Разве Петр Третий не умер от геморроя?

— Да, в тюрьме. Но самозванец, настоящее его имя — Пугачев, заявил, что на самом деле императору удалось бежать и с помощью чудодейственного средства изменить свой вес, рост и внешность. Увы, под воздействием этого снадобья он также позабыл родной немецкий язык.

— Вот так средство!

— Теперь Пугачев где-то под Оренбургом. Казаки восстали и готовы были пролить реки крови, только бы посадить его на трон.

— У них есть шансы на успех?

— Ни одного. Восстание подавлено с беспримерной жестокостью. Думаю, Пугачева вскоре колесуют или повесят. Словом, императрице ничто не угрожает. А тебя это, скорее всего, вообще не коснется. Не стоило мне затевать этот разговор. Ты, мой друг, можешь всецело отдаться философии.

Однако на душе у нашего героя тревожно. Вдобавок, не успел уйти Мельхиор, на пороге возник еще один визитер — вертлявый и суетливый французский посол. Он кашляет, отхаркивается, утыкается простуженным носом в надушенный платок, покрикивает на прислугу. Граф Дюран де Дистрофф — фатоватый бездельник, только что переведен в Петербург из Вены, пышного и праздного города, где и усвоил эти резко-угловатые манеры.