Читать интересную книгу Шёл старый еврей по Новому Арбату... - Феликс Кандель

Штрудель отбросил одеяло, головой боднул кроватную спинку:

– Сделай, как было. И немедленно! Если не желаешь на блюдо. Куриная грудка в винном соусе, фаршированная шейка, крылышки на меду.

– Шурда-бурда… – простонал тот, как выругался. – На какие дела посылаемы! Какие преграды одолевали! А с этими? А теперь? Которые докучливы и обидчивы…

Добавил между делом:

– Чтоб ты знал. Меня уже ели. Не однажды.

– И что?

– И ничего.

– Ты несъедобный?

– Я несъедаемый. Нефролепис – птерис…

Исчезло ложе, исчез гобелен, ангелы с сильфидами, и всё возвратилось на прежние места, ввергнутое в первоначальное убожество. Старая его кровать. Одеяло с подушкой. Растоптанные тапочки. Даже тумбочка вернулась, утробно поскрипывая, которую собирался выбросить за ненадобностью.

Штрудель натянул на ноги потрепанные брюки, признался с неохотой:

– Вещи обижаются на меня, не желают пребывать в неприглядстве. Будто ожидают, что попрошу прощения. А я… Чего это стану извиняться? Пускай ублажают, какие ни есть.

Петух признание не принял:

– Простыню бы сменил. Наволочку с пододеяльником. Как я его терплю! За что мне такое?..

После завтрака Штрудель вышел на бульвар. С петухом на ниточке. Тот шел, гордо задрав голову, нёс себя с великим достоинством. Следом бежали отроки досознательных годков, высовывали языки и дразнились:

– Петух, петух – на жердочке протух!..

А он никого не замечал.

– Ты не мог бы их пристыдить? – спросил Штрудель.

– Мог бы, – ответил петух. – И не только. Жалко родителей: плакать будут, падать в обморок, школу винить.

Дети отстали, лишь один из них, шныристый малолетка, которого ожидало славное уголовное будущее, бежал следом, цыкал слюной на сторону, дерзостно кричал в восторге:

– Петух, петух – на жердочке протух!..

– Мальчик, – сказал Штрудель, – не подарить ли тебе этого петуха?

– Мальчик, – сказал петух, – не подарить ли тебе этого мужчину?

Повертел глазом в глазнице. Щелкнул свирепо клювом. Шпору навострил на обидчика.

Малолетка посинел, помертвел, заканючил:

– Дяденька петух… Век воли не видать…

Исчез с бульвара.

– Где он теперь? – испуганно спросил Штрудель.

– Дома. Под одеялом. С ним работают психологи-криминалисты.

Пошли дальше.

– Всё, – решил Штрудель. – Влипнешь в историю с этим петухом. Продам и немедленно.

Тот ответил резонно:

– Кто такого возьмет? Глаз снулый. Раскраска блеклая. Гребешок линялый. Шпоры на ногах обвисли.

– Я же купил!

– Ну и дурак.

Склевал кого-то в траве, сказал примирительно:

– Не петушись, Штрудель. Ты выделен среди прочих. Побуду пока у тебя.

– Надолго?

– Как получится.

– С какой такой целью?

Ответил, напустив туману:

– Мир завораживает, Штрудель: сверши – и возвысишься.

5

Пришли домой.

Петух взглянул на часы.

– Включи телевизор! Срочно! Девятьсот тридцать седьмой канал.

– Такого нет.

– А ты включи.

– Сам включи.

Застеснялся:

– Я не умею…

Штрудель возликовал, даже руками всплеснул:

– Не можешь без меня! Не можешь!..

На экране возникла кокетливая несушка, зачастила заученно:

– Добро пожаловать на горячую линию связи! Если вас интересуют интимные знакомства, подмигните левым глазом. Если требуется незамедлительная помощь сексолога, моргните правым глазом. Страдающие расщеплением личности: мигайте всеми глазами, какие имеются. Подмигивающие безостановочно: вам к психиатру, на другой канал. Если не умеете мигать – ваша забота.

Петух моргнул должным шифром: точка – тире – две точки, и объявился кур в темных очках. Сообщил строго:

– От кочета кочету. Велено вам путешествовать.

– Вдвоем?

– Вдвоем. Зюйд-зюйд-вест. Инструкции получите в пути.

Штрудель возмутился:

– Велено? Кем это велено? Мне дома хорошо!..

– Успокойте его.

И отключился.

Петух скосил глаз, сказал утомленно:

– Нефролепис – птерис… Продолжить?

Штрудель поостыл:

– Не надо.

Выпил чаю. Сгрыз пару сушек. Дотерпел до вечера непредсказуемое соседство.

Перед сном петух произнес:

– Сердце твое озябло, Штрудель, в приблизительном существовании. Событий недоставало на твоем пути, достойных упоминания, эхо не откликалось на вялый призыв, приливов не было в твоей жизни, одни отливы.

Вздохнул. Запечалился:

– Ты прав, Петя, как же ты прав!.. Жизнь проходит перед глазами. Где та подножка, чтобы вскочить на нее?

– Будет тебе подножка.

Продолжил без жалости, наставляя на скорые превратности:

– Мир взглядывал в профиль на тебя, одним глазом, – теперь повернется лицом, со сменами выражений, выкажет суровость мест, прежде неподступных, дикость и коварство их обитателей, покушения, отравления, прободения копьем из засады, стрельбу в упор из мушкетона. Страшно тебе?

Признался:

– Еще как!

– Ты голый, Штрудель, оттого и страшно. Обрастешь корой, шкурой и чешуей, шипами, клыками и перьями, всех и всё одолеешь, просветишь неразумных варваров, заложишь город в новооткрытых землях, имя которому – Штруделиополь. Случай пред тобой, человек, не упусти его.

– Это не опасно? Такие приключения?

– Еще как! Джек Кетч голову мне рубил. Лондонский палач. В семнадцатом веке.

– И что?

– Как видишь. Только тень оставалась без головы. Долгое время.

– Чья тень? – в потрясении спросил Штрудель.

– Моя, чья же еще? Потом и у нее приросла. Как надобно быть.

– Идиот! – завопил Штрудель. – Чего меня понесло на тот рынок? Когда от винограда колики в животе! Инжир терпеть не могу!..

Петух переждал вопли, зашептал, себя утишая:

– "То, что заставляет сердце сильнее биться. Кормить воробьиных птенчиков. Ехать в экипаже мимо играющих детей. Лежать в покоях, где курились чудесные благовония. Заметить, что драгоценное зеркало слегка потускнело..."

– Это что?

Небрежно:

– Десятый век. Перевод со старо-японского. Тебе не уразуметь. Спать, Штрудель!

6

На рассвете он услышал сиплый призыв:

– Кок-а-дудль-ду!..

– Че-его?..

– Кок-а-дудль-ду, – разъяснил петух. – Кукарекаем по-английски. Чтобы привиделось, будто проснулся на Темзе.

Штрудель рассердился спросонья:

– Не хочу на Темзе…

Петух был настроен благодушно.

– Можно и по-итальянски – чики-ричи, чики-ричи!.. Глаза открыть в Тоскане, где сад ореховый за окном, сад гранатовый – того стоит. По-японски – кокэ-кок-ко, кокэ-кок-ко!.. Углядеть на рассвете заснеженную Фудзияму, миру раскрыться нараспашку. "О, проснись, проснись! Стань товарищем моим, спящий мотылек!"

– Да я! – возопил Штрудель. – Десять лет учил всякие языки, а кукарекнуть на них не способен!

– Зато я. Накричался по материкам. Голос сорвал.

Под одеялом было тепло, надежно, не обидчиво, но петух расслабиться не позволил:

– Откидывай одеяло, Штрудель!

Откинул.

– Решай, Штрудель: жизнь в мечтах, которых не дождаться, или по тропам, куда колея вынесет.

Решил.

Встал.

Позавтракал.

Заторопился в банк – вернуть давний долг, но петух прикрыл глаз, произнес стихосложением:

– Две шпроты спозаранку попасть стремятся в банку. Банка железная, не всякому полезная.

Кичливый. Чванливый. Кавалер ордена Золотого Гребешка Первой степени.

– Что это значит? – закричал Штрудель. – Пифия чертова, не выражайся иносказательно!

Петух закрыл глаза, словно заснул, и Штрудель решил: "Пойду завтра". Завтра наступит не скоро, за то время будет скачок валюты, и он заплатит меньше. На значительную сумму.

Вышли из дома.

Двинулись ходко, почти в ногу.

– Далёк ли путь? – спрашивал. – Велики ли расстояния?

– Два петушиных крика, друг мой. Два петушиных. За полноводную реку Умолчания, в долину Неведения, где край непуганых птиц, духовитые травы по пояс, солнце перекатывается по верхушкам баобабов; куда устремляются бескорыстные, не падкие на стяжания, ибо нечего там разграбить.

– Туда мы направляемся?

– Если бы…

Шли дальше.

Оглядывали окрестности.

– Ах, Штрудель, Штрудель! – возопил попутчик. – Встретишь судьбу свою, руку пожмешь, пойдешь рядом, шаг в шаг. А там и друга заимеешь, женщину возжелаешь, тень отбросить на неведомое, – плохо ли?

– Нужно мне это?

– Нужно, Штрудель. Просто необходимо. Видел ли ты летающие острова, окруженные сиянием? Женщин, которые рожают в пятилетнем возрасте и затем умирают? Мужчин со спермой черного цвета?

– Нет. Не видел.

– Видел ли ты существо без головы, питающееся одними запахами? Зайца, который погибает при виде человека, искусав самого себя? Горный ручей, что возопит человеческим голосом: "Привет тебе, Штрудель!.."?