ему удовольствие. Прежде Павел не замечал за своим приятелем склонности к нытью. Ох, плохо, очень плохо он знал того человека, с которым отправился на это опасное задание.
— В общине? — переспросил отец Серафим.
— Да. В большой общине. Она обитает в крепости. Та называется Цитаделью. Может, слышали?
Отец Серафим на секунду нахмурился, будто что-то припоминая, а затем виновато развел руками.
— Нет, не доводилось, — признался он. — Нам вообще не встречались крепости. Хотя, это ведь смотря по тому, что называть крепостью.
— Не-не, Цитадель реально крепость! — заверил его Костя. — Со стенами, башнями, все как надо. И народу там полно. Сотни людей.
— Надо же, — удивленно приподнял брови отец Серафим, но по нему было видно, что поступившая информация вызвала у него не слишком большой интерес. — Сотни людей в одном месте. Такого мы точно не встречали. Обычно общины малочисленны и плохо организованы. В иных, что мы посетили, царили весьма скверные нравы. С некоторыми людьми там обращались плохо. Очень плохо. Кого-то нам удалось спасти. Жаль, что не всех.
— Что вы имеете в виду? — спросил Павел. — Что значит — плохо обращались?
Ему показалось, что речь идет вовсе не об однообразной кормежке и тяжелом физическом труде.
Отец Серафим испустил тяжкий вздох, словно собирался коснуться неприятной для него темы.
— Я имею в виду самые гнусные формы проявления низменной человеческой природы, — сообщил он, и поспешил весьма картинно перекреститься.
— А можно чуточку конкретики? — попросил Павел.
— Конкретики сколько угодно. Речь идет о всевозможных формах рабства. В том числе и сексуального. В этой вашей Цитадели, я надеюсь, подобное не практиковалось?
— Нет, там ничего такого не было, — ответил Павел.
— Ну, это как посмотреть, — ворчливо заметил Костя. — Так-то, судя по ощущениям, я как будто в рабстве и побывал. Целыми днями вкалывал, и все это только за еду. За невкусную еду.
Тут Павел выяснил, что его друг склонен не только к нытью, но и к безбожному преувеличению. Никакого рабства в Цитадели не было, хотя бы потому, что никого там силой не держали, и каждый был волен уйти на все четыре стороны в любой момент. Он так и не смог понять, зачем Костя принялся сгущать краски. Неужели давил на жалость?
— Многим пришлось куда как хуже, — произнес отец Серафим. — Нам довелось повидать ужасные вещи, совершаемые людьми в отношении людей. Иногда мы сталкивались с таким, что выходило за все возможные рамки. Одна несчастная девушка, например, три месяца находилась в плену у банды мерзавцев. Ее посадили на цепь, кормили объедками, насиловали и били. Когда нам удалось вызволить ее, бедняжка была чуть жива.
Тут даже Косте хватило ума не сравнивать свои трудовые будни в Цитадели с участью той самой невезучей девушки.
— И что с ней теперь? — спросил Павел. — Она с вами?
— Да, с нами. Теперь у нее все хорошо. Насколько может быть хорошо после пережитого ею кошмара. Да вы наверняка видели Вику. Высокая, светловолосая, худенькая. Она была в числе тех, кто спас вас в том городе.
— А, да, да, понял, о ком вы, — кивнул Павел, вспомнив блондинку, с которой пытался наладить контакт в бронетранспортере. Теперь ему стало ясно, почему девушка повела себя столь неприветливо.
— Ну, ладно, будет о плохом, — произнес отец Серафим, и улыбнулся. — Я хотел поговорить с вами вовсе не об этом. Мир поглотила тьма, нам всем это прекрасно известно. И нет смысла перебирать все оттенки этой тьмы, ибо нет им числа.
— Вы хотели позвать нас в свою группу, — напомнил Павел. — Знаете, мы бы рады остаться, но у нас есть важное дело. Правда. А потому….
— Да подожди ты! — напустился на него Костя. — Дай человеку договорить.
Он посмотрел на отца Серафима, и вежливо предложил ему:
— Продолжайте, пожалуйста. И извините моего приятеля, он такой невоспитанный.
— Нет-нет, все хорошо, — кротко улыбнулся отец Серафим. — Я понимаю. Сейчас такие времена, что каждый думает только о себе. Иначе просто не выжить. Но если вы дадите мне еще несколько минут, я объясню вам кое-что. Кое-что действительно важное.
Речь явно шла о Павле, поскольку Костя готов был слушать отца Серафима сутками напролет, лишь бы при этом его не забывали кормить кашей с тушенкой.
— Хорошо, — согласился Павел. — Мы вас выслушаем. Мы же обещали. Только учтите, что мы не сможем с вами остаться. Никак.
Отец Серафим ничего не ответил. Он чуть ускорил шаг, вышел вперед и повернулся к ним лицом. Друзья остановились напротив него. Иван, тенью следующий за ними, тоже застыл посреди трассы.
— Я не стану спрашивать, куда вы так спешите, и что за цель движет вами, — произнес отец Серафим, — но осмелюсь предположить, что по большому счету у всех людей, уцелевших после апокалипсиса, цель одна — выжить.
— Ну, с этим-то не поспоришь, — согласился Павел.
— Возможно, вам кажется, что вы каким-то образом сумеете приспособиться к новым условиям, — продолжил отец Серафим. — Возможно, вы полагаете, что этот мир, пусть он и сильно изменился, все еще пригоден для жизни. И вы сумеете вписаться в эту новую жизнь. Найдете в ней свое место.
Тут предводитель крестоносцев был прав. Именно на это Павел и рассчитывал. Просто выживание, это, конечно, хорошо, но ему хотелось большего. Хотелось жить по-человечески, пусть не так, как прежде, но и не так, как он провел год с лишним после конца света.
— Ну, кроме этого и рассчитывать не на что, — произнес Костя. — Мир теперь такой, какой есть, нам этого не изменить. Остается приспосабливаться.
Отец Серафим поднял вверх указательный палец, призывая, тем самым, к вниманию.
— А с чего вы взяли, что этот мир уже не изменить? — спросил он.
Павел даже не счел нужным отвечать на этот глупый, по его разумению, вопрос. Изменить мир — как же! И каким же, интересно, способом? Вероятно, истребив всех зомби до последнего. В теории такое, конечно, было возможно, но только в теории. Потому что стоило коснуться практики, как этот план тут же летел к черту. Хотя бы потому, что живых людей на свете осталось слишком мало, и им, даже задайся они целью утилизировать всю нежить, потребовались бы сотни лет, чтобы добиться результата. И это лишь в том случае, если люди будут действовать сообща. А они ведь не будут. Павел готов был дать голову на отсечение, что не будут. Потому что людям сейчас не до воплощения каких-то безумных замыслов. Они тупо хотят выжить. Им некогда спасать мир. К тому же и люди бывают разные. Кто-то из них, возможно, и согласился бы принять участие