тогда я потихоньку выставляла старую туфлю всем напоказ. Иногда даже постукивала ногой. Старая тетушка бранила меня за это, но краснела от стыда, когда наконец замечала мой палец, выглядывающий из дыры в туфле.
Я никогда не ощущала себя частью этой семьи, но больше у меня никого не было. Не могу сказать, что со мной обращались жестоко, нет, но точно знаю, что меня ценили не так, как Пинат или моих кузенов. За ужином тетушки говорили Пинат: «Смотри, твое любимое блюдо!», а мальчикам: «Ешьте, ешьте, а то вас скоро ветром унесет». Мне никогда не доставалось такого внимания. Меня замечали только для того, чтобы отчитать за то, что ем слишком быстро или слишком медленно. Когда мы с Пинат возвращались из пансиона, дядюшка всегда готовил для нее небольшие сюрпризы: засахаренную сливу, деньги, перо павлина. Меня же он просто гладил по голове: «Уэй-Уэй, ты вернулась». И всё. Родной брат моего отца не мог найти для меня других слов.
Конечно, я обижалась. И даже сейчас, вспоминая об этом, чувствую обиду. Но разве я могла жаловаться? От меня ожидали благодарности. Дочь опозорившейся матери приняли в семью — и по всем канонам одним этим проявили незаурядную доброту. Родственники вовсе не желали мне зла, они просто обо мне не думали. Наверное, от этого было больнее всего. Они забыли, что у меня нет собственной матери, которая могла бы объяснить мне мои чувства и мечты. В этой семье я научилась ничего не ждать, но хотеть очень многого.
Но однажды все изменилось. Это произошло, когда мне исполнилось восемнадцать, во время Малого празднования Нового года[4], перед началом Больших празднований, когда все становятся на год старше. Возможно, по западному календарю это был 1937 год, перед началом войны.
Новый год — время, когда каждый может изменить свою судьбу. У нас не было Кухонного бога, как у тетушки Ду. Хотя мы и жили в деревне, но не слишком строго следовали традициям. Правда, я не помню, может, у слуг такие алтари и были. Но мы просили — и в шутку, и всерьез — везения на следующий год другими способами. В тот день я тоже мечтала о лучшей жизни.
Ну, что значит «лучшей»… Я не мечтала выиграть миллион долларов, как вы с вашей лотереей. Я просто глубоко в сердце надеялась, что в моей жизни что-нибудь изменится. Может быть, мне хотелось избавиться от одиночества. Наверное, и поэтому тоже все пошло так, как пошло, когда я встретила Вэнь Фу.
Мы праздновали Новый год совсем не так, как вы празднуете его здесь, в Штатах. Парады, шутихи, монетки на удачу для детей, развлечения, сплошные развлечения, — но для нас это была еще и пора размышлений. По нашим традициям, наступающий Новый год не должен застать в доме ни пылинки старого, прошедшего года, ни копейки долгов. Три дня с уст не должно слетать ни одного бранного слова — за это я особенно любила Новый год, потому что Старая тетушка не ругалась, что бы я ни делала. Но до или после этих трех дней — совершенно другое дело. Ты бы слышала ее крики!
Стоило солнцу встать в холодное утро последнего дня года, как до нас с Пинат донеслись тетушкины распоряжения слугам. Вымой это, вычисти то, не так, вот этак!
Мы с Пинат спали в одной кровати, но каждая располагала своим одеялом. В отличие от вас, американцев, мы обходились без постельного белья с простынями и пододеяльниками. Все было гораздо проще. Мы заворачивались в свои одеяла, как в теплые коконы.
В то утро кузина натянула одеяло на голову, чтобы поймать сбегающий от нее сон, но тут мы услышали голос Новой тетушки:
— Пинат, лентяйка, ты куда запропастилась?
Видишь, она звала только ее, а не меня. Это не от доброты ко мне, чтобы я могла еще поспать, нет. Она хотела, чтобы ее дочь встала и принялась учиться приводить дом в порядок. Мне, по мнению тетушки, эти навыки, необходимые будущей жене и хозяйке, не требовались. Но я наблюдала и училась сама, без ее указаний.
Я смотрела, как вытряхивают и выбивают особым образом хлопковую набивку одеял, как стирают и отчищают от грязных пятен чехлы. Ножки столов следовало натирать маслом до сияния. В комнатах всю мебель надо было отодвигать от стен, чтобы видеть, где скопилась грязь, пауки сплели паутины и оставили следы мыши. А еще Новая тетушка подавала нам пример того, как надо распекать слуг:
— Ты сказала, что здесь уже чисто, тогда почему тут грязно?
А потом я наблюдала за Старой тетушкой на кухне. Она велела поварам нарезать больше мяса и овощей, потом проверила все домашние запасы. Приподняла крышки на кувшинах с арахисовым маслом, соевым соусом и уксусом и принюхивалась ко всему по очереди. Пересчитала рыб, плавающих в деревянной кадке, уток и цыплят во дворе. Потыкала в липкие колобки из риса, наполненные финиковой пастой, чтобы выяснить, достаточно ли их подержали на пару. Отругала одну помощницу кухарки за то, что та плохо сняла жир с куриного бульона, другую — за то, что неправильно нарезала кальмара:
— Бестолковая девчонка! Он должен сворачиваться в мячик после того, как ты бросаешь его в воду, а не до! Ты превратила его в ветошь! Это к несчастью!
Я старательно запоминала все эти уроки на будущее. И очень старалась передать их тебе, но ты никогда не слушала. Ты говорила: «Скучно. Слишком хлопотно. Я лучше пойду и съем гамбургер в “Макдоналдсе”».
Да, да, ты это говорила! Видишь, как я жадно всему училась? Я с самого детства знала, что все должно выглядеть хорошо, быть вкусным и служить на благо. Тогда все вокруг тебя прослужит долго, удовлетворит твой аппетит и наполнит твою память на долгие годы.
Что же еще происходило в тот день? Ах да, работали не только слуги: каждый из нас получил свое задание. Мне полагалось разобрать одежду всей семьи. Целую неделю я этим занималась: перебирала, зашивала и штопала дырки, подвязывала распустившиеся нитки, убирала все признаки «неудачи», трещащего по швам благополучия. И в то утро я очень торопилась все доделать, чтобы мы с Пинат могли пойти на рынок.
Накануне Новая тетушка дала нам денег на подарки, которые продавались на специальных прилавках. Мне она денег не доверила, всё отсчитала в ладонь дочери, хотя я была на год старше. Подразумевалось, что Пинат со мной поделится. Но я слишком хорошо знала, чем кончится дело: