– Она такая красивая, – бормотал Лойал, уставясь в ночь, словно видел перед собой Эрит. – Лицо такое утонченное и в то же время решительное. Я как заглянул ей в глаза, так больше ничего вокруг и не видел. И уши… – Неожиданно собственные уши огир затрепетали, и он поперхнулся табачным дымом. – Пожалуйста, – сбивчиво промолвил он, – забудь все, что я тут наболтал. Мне не следовало говорить о… Ты же знаешь, я вовсе не грубиян.
– Уже забыл, – рассеянно отозвался Перрин.
Лойалу очень хотелось знать, каково это – быть женатым. Не то чтобы он сам собирался, он ведь так молод и ему необходимо закончить книгу, да и в стеддинге поселиться он еще не готов, а жена наверняка потребует, чтобы муж жил солидной, оседлой жизнью. Он просто полюбопытствовал, ничего больше.
И Перрин рассказывал о том, как Фэйли пересадила его корни, да так, что он даже не заметил, как это случилось. Прежде он считал своим домом Двуречье, ныне же его дом находился там, где была она. Мысль о том, что Фэйли ждет его, заставляла ускорять шаг. Ее улыбка отгоняла прочь все тревоги. Конечно, Перрин не рассказывал, как закипает кровь и стучит сердце, стоит ему подумать о ней, – это было бы неучтиво. И уж само собой, у Перрина не было намерения упоминать о тревоге, которую вселила она в его сердце. Что же ему делать? Вроде бы он был готов упасть перед ней на колени, но что-то внутри, какое-то упрямство требовало, чтобы она сделала первый шаг. Если бы только она сказала, что все будет по-прежнему.
– А как насчет ревности? – спросил Лойал, и на сей раз поперхнулся Перрин. – Все ли жены ревнивы?
– Что за ревность? – сурово вопросил Перрин. – Фэйли вовсе не ревнива. С чего ты взял? Она прекрасная жена.
– Конечно, прекрасная, лучше не бывает, – пробормотал Лойал, уставясь на свою трубку. – Слушай, у тебя двуреченского табачку не осталось? У меня кайриэнский, а он резковат.
Путешествие проходило мирно, конечно, в той степени, в какой может считаться мирной погоня. На бескрайней, залитой палящим золотым солнцем равнине не было видно ни души, лишь в безоблачном голубом небе парили ястребы. Не желая, чтобы люди разъезжались в стороны в поисках пищи, волки выгоняли оленей прямо к дороге. Их было больше, чем требовалось для охоты, и всадникам не раз случалось проехать мимо целого стада, возглавляемого величественным старым самцом. Однако старая поговорка не зря гласит, что нет на земле мира, кроме как в материнской утробе.
Кайриэнцы поглядывали на айильцев недружелюбно и настороженно, а порой позволяли себе насмешки. Не раз Добрэйн ворчал, что их в двенадцать раз больше, чем его людей. Он не отрицал, что в бою айильцы смертельно опасны, но ведь то же самое можно сказать и о стае бешеных волков. Айильцы насмешек не отпускали, но всем своим видом показывали, что обращать внимание на кайриэнцев ниже их достоинства. Перрин не удивился бы, вздумай один из них пройти сквозь кайриэнца, словно его не видит. Правда, Руарк заверил, что неприятностей не будет, если древоубийцы сами не напросятся. Добрэйн, со своей стороны, утверждал, что все будет в порядке, если дикари не начнут задираться первыми. Оставалось лишь надеяться, что они не вцепятся друг другу в глотки прежде, чем успеют настигнуть пленивших Ранда Айз Седай. Хорошо еще, что майенцы ладили и с теми, и с другими. Между Майеном и Кайриэном никогда не было войн, и рослые подданные Берелейн в щеголеватых красных кирасах прекрасно находили общий язык с приземистыми воинами Добрэйна, носившими незамысловатую броню. Да и с айильцами Майен не враждовал с давних времен. Добрэйн частенько ужинал с Нуреллем, а тот, в свою очередь, нередко раскуривал трубочку-другую с айильцами, в том числе и с Гаулом. Оно бы и ладно, если бы не одна маленькая неприятность.
На четвертый день Нурелль подъехал к Перрину и заговорил с ним на редкость неуверенно:
– Гаул сказал мне…
Перрин слушал его вполуха, потому как мысли его были заняты совсем другим. Вольная позволила одному молодому волку из ее стаи подобраться к каравану Айз Седай чуть ли не вплотную, но Ранда он не увидел. Ошибки быть не могло – как выглядит Убийца Тени, знал каждый волк. Вероятно, Ранд находился в одном из крытых фургонов. Ну, и хорошо, коли так, все не тащится по солнцепеку. У Перрина пот струился по шее.
– …твоей двуреченской кампании и битве у Эмондова Луга. Для меня было бы честью, лорд Айбара, услышать рассказ об этих великих подвигах из твоих уст.
Выпрямившись в седле, Перрин уставился на юношу. Впрочем, какого там юношу. Несмотря на розовые щеки и открытое лицо, Нурелль наверняка был не моложе его самого. Но его запах… Воодушевленный, восторженный! Перрин чуть не застонал. Такой же запах исходил от двуреченских мальчишек, но когда и ровесники начинают почитать тебя как героя, это уж чересчур.
Впрочем, все это едва ли стоило внимания. Перрин мог предвидеть, что айильцы и кайриэнцы будут относиться друг к другу без особой симпатии, а не бывавший в бою молодой офицер станет смотреть снизу вверх на победителя троллоков. Беспокоиться следовало из-за того, чего нельзя предусмотреть. Не доглядишь, и беда вцепится тебе в лодыжку, когда менее всего ожидаешь, в самый неподходящий момент.
Все айильцы, кроме Руарка и Гаула, носили красные головные повязки с черно-белым кружком на лбу. Перрин видел их и в Кэймлине, и в Кайриэне, но так толком и не выяснил, что это значит. Он слышал о каких-то сисвай’аман, но, когда пытался порасспросить на сей счет знакомых – и Руарка, и Гаула, и Уриена – с этим воином из Рийнского клана, сейчас, по-видимому, пребывавшим под началом Руарка, Перрин встречался раньше, – все делали вид, будто не понимают, о чем речь. Однако Перрин помнил слова Руарка насчет того, что полностью рассчитывать можно лишь на сисвай’аман, и сделал соответствующий вывод: те, кто носит красные повязки, и есть сисвай’аман, что бы ни значило это слово.
Но, что бы оно ни значило, отношения между сисвай’аман и Девами представлялись весьма сложными. И натянутыми. Когда люди в красных повязках посматривали на Дев, от них пахло ревностью. А Девы… В присутствии сисвай’аман от них исходил запах, напоминавший запах волков, готовых подавиться тушей оленя, но не уступить другим ни кусочка. Запахи были острыми и отчетливыми, хотя Перрин ни в какую не мог уразуметь, что за всем этим кроется.
Как бы то ни было, стычек между сисвай’аман и Девами не происходило, а вот сами Девы вели себя странно. С самого выступления в поход все распоряжения Руарка, касавшиеся Дев, выслушивали Нандера и Сулин. При этом Сулин всякий раз пятилась, краснела, но снова и снова оказывалась рядом с Нандерой. А на второй день, когда вечером отряд встал на привал, Девы чуть не поубивали одна другую голыми руками. Во всяком случае, так показалось Перрину. Они молотили друг друга кулаками, пинали ногами, швыряли на землю и заламывали руки так, что перелом казался неизбежным, однако в последний момент каждая ухитрялась вывернуться и нанести ответный удар. Перрин хотел было вмешаться, но Руарк остановил его, – похоже, само это намерение несколько удивило вождя. Кайриэнцы и майенцы, толпой собравшись вокруг, оживленно заключали пари, тогда как айильцы, и воины, и Хранительницы Мудрости, не обращали на стычку никакого внимания.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});