Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну, мы еще посмотрим! – сказала Екатерина и направилась к входной двери, полагая, вероятно, ненужным сходить по потайной лестнице, будучи уверена, что она здесь одна.
Рене шел впереди, и через несколько секунд они оба стояли в лавке парфюмера.
– Ты обещал мне новые притирания для рук и губ, – сказала она, – теперь зима, а ты ведь знаешь, как моя кожа чувствительна к холоду.
– Я уже позаботился об этом, мадам, и все принесу вам завтра.
– Завтра ты не застанешь меня раньше девяти-десяти часов вечера. Днем я занята делами благочестия.
– Хорошо, мадам, я буду в Лувре в девять часов вечера.
– У мадам де Сов красивые губы и руки, – небрежным тоном сказала Екатерина. – А какую мазь она употребляет?
– Для рук, мадам?
– Да, для рук.
– Мазь на гелиотропе.
– А для губ?
– Для губ она будет теперь употреблять новый опиат моего изобретения; завтра я принесу коробочку такого опиата вашему величеству, а кстати – и ей.
Екатерина задумалась на одно мгновение.
– Она действительно красива, – промолвила королева-мать, словно отвечая самой себе на какую-то тайную мысль, – и нет ничего удивительного, что Беарнец влюбился в нее по уши.
– А главное, она предана вашему величеству, по крайней мере, мне так кажется, – сказал Рене.
Екатерина усмехнулась и пожала плечами.
– Раз женщина любит, – сказала она, – так разве она может быть предана кому-нибудь другому, кроме своего любовника? А все-таки, Рене, какое-то приворотное зелье ты ей изготовил!
– Клянусь, мадам, что нет!
– Ну ладно, бросим этот разговор. Покажи-ка мне твой новый опиат, от которого ее губки станут еще краснее и свежее.
Рене подошел к полке и показал на шесть одинаковых круглых серебряных коробочек, стоявших в ряд, одна к другой.
– Вот то единственное приворотное зелье, какое она просила у меня, – сказал Рене. – И как вы, ваше величество, совершенно верно изволили заметить, я эту мазь делал исключительно для мадам де Сов, так как ее губы настолько чувствительны и нежны, что трескаются и от солнца, и от ветра.
Екатерина раскрыла одну коробочку, наполненную мазью карминного цвета удивительно красивого оттенка.
– Рене, дай мне мази для рук; я возьму с собой.
Рене взял свечу и пошел за мазью для королевы-матери в другое отделение лавки. По дороге он быстро обернулся, и ему показалось, что Екатерина стремительным движением руки схватила одну коробочку и спрятала ее под мантией. Но Рене уже свыкся с такими кражами королевы-матери и не подал виду, что заметил ее проделку. Достав требуемую мазь, запакованную в мешочек из бумаги с изображением лилий, он подошел к Екатерине.
– Вот, мадам.
– Благодарю, Рене! – ответила она и, помолчав с минуту, добавила: – Не носи этого опиата мадам де Сов раньше чем через неделю или дней десять; я хочу первая его попробовать.
Екатерина собралась уходить.
– Ваше величество, прикажете вас проводить? – спросил Рене.
– Только до конца моста, – ответила Екатерина, – а там меня дожидаются мои дворяне с носилками.
Екатерина и Рене вышли из лавки и дошли до угла улицы Барийри, где Екатерину ждали четыре дворянина верхом и носилки без гербов.
Вернувшись в лавку, Рене первым делом пересчитал коробочки с опиатом.
Одна исчезла.
III. Покои мадам де Сов
Екатерина не ошиблась в своих догадках: Генрих не изменил прежних привычек и каждый вечер отправлялся к мадам де Сов. Сначала эти посещения совершались в большой тайне, но мало-помалу осмотрительность его ослабла, он перестал принимать меры предосторожности, и благодаря этому Екатерине нетрудно было убедиться в том, что Маргарита лишь называлась королевою Наваррской, а в действительности ею была мадам де Сов.
В начале нашего повествования мы только обмолвились двумя словами о покоях мадам де Сов, но дверь, тогда открытая Дариолой королю Наваррскому, захлопнулась за ним так плотно, что место таинственных любовных свиданий пылкого Беарнца осталось нам неведомо.
Эти покои относились к тому разряду помещений, какие королевские особы отводят во дворце своим придворным, обязанным быть тут же, под рукой; они были, конечно, гораздо меньше и не так удобны, как собственные квартиры в городе. Покои мадам де Сов находились, как было сказано, в третьем этаже, почти над комнатами Генриха, и дверь из них выходила в коридор, освещенный в дальнем конце старинным окном с мелкими окончинами в свинцовом переплете, пропускавшими лишь тусклый свет даже в самый ясный день. Зимою же после трех часов дня необходимо было зажигать лампу; но в лампу наливали масла столько же, сколько летом, и к десяти часам вечера она гасла, обеспечивая двум влюбленным наибольшую безопасность их свиданий в это время года.
Маленькая передняя, обитая шелком с большими желтыми цветами, приемная, затянутая синим бархатом, и наконец спальня, а в ней кровать с витыми колонками и вишневым атласным пологом, отделенная от стены узким проходом, где стояло зеркало в серебряной оправе и висели две картины, изображавшие любовь Венеры и Адониса, вот и все покои – теперь бы сказали «гнездышко» – очаровательной придворной дамы из свиты королевы Екатерины Медичи.
Если поискать внимательнее, то в темном углу, напротив туалета со всеми принадлежностями, можно было найти маленькую дверцу, которая вела в своего рода молельню, где на помосте в две ступени стоял молитвенный, особой формы, аналой. Здесь на стенах висели три-четыре картинки духовно-возвышенного содержания, как бы в противовес любовно-мифологическим картинам, украшавшим спальню. Между картинами висело на золоченых гвоздиках женское оружие, так как и женщины в те времена тайных козней носили при себе оружие, а случалось, что и владели им не хуже, чем мужчины.
Вечером, на следующий день после описанных событий у мэтра Рене, мадам де Сов сидела у себя в спальне на диванчике и говорила Генриху Наваррскому о своей любви к нему и о своих страхах за него, доказывая и свою любовь, и свои страхи той преданностью, какую она обнаружила к нему в ночь, последовавшую за Варфоломеевской, то есть в ночь, когда Генрих ночевал у своей жены.
Генрих не скупился на выражения своей признательности. Мадам де Сов в простом батистовом пеньюаре была особенно очаровательна, а Генрих был особенно признателен. В такой обстановке Генрих, действительно влюбленный, размечтался. А мадам де Сов всем сердцем отдавалась любви, начавшейся по приказанию королевы-матери, и теперь подолгу вглядывалась в Генриха, чтоб уловить, насколько совпадало выражение его глаз с его словами.
– Слушайте, Генрих, – говорила мадам де Сов, – скажите откровенно: в ту ночь, когда вы спали в кабинете ее величества королевы Наваррской, а в ногах у вас спал Ла Моль, вы не жалели о том, что этот достойный дворянин лежал преградой между вами и спальней королевы?
– Да, моя крошка, – ответил Генрих, – так как я должен был неизбежно пройти через ее спальню, чтобы попасть в ту комнату, где мне так хорошо и где в эту минуту я так счастлив.
Мадам де Сов улыбнулась.
– А после вы туда ходили?
– И всякий раз я вам об этом говорил.
– И не пойдете туда, не сказав мне?
– Никогда.
– Поклянитесь.
– Поклялся бы, будь я гугенот, но…
– Но что?
– Но в данное время я изучаю догматы католической веры, а она учит, что не надо клясться никогда.
– Хитрец! – сказала мадам де Сов, покачивая головой.
– Шарлотта, а если бы я стал вас так расспрашивать, вы бы ответили на мои вопросы?
– Конечно, – ответила мадам де Сов. – Мне нечего скрывать от вас.
– Тогда объясните мне, как произошло, что, оказав мне отчаянное сопротивление до моей женитьбы, вы после нее перестали быть жестокой по отношению ко мне, беарнскому увальню, смешному провинциалу, к государю настолько бедному, что он не может придать драгоценностям своей короны должный блеск?
– Генрих, вы требуете от меня разрешения загадки, которую в течение трех тысяч лет не могут разгадать философы всех стран. Никогда не спрашивайте у женщины, за что она вас любит; довольствуйтесь вопросом: «Любите ли вы меня?»
– Любите ли вы меня, Шарлотта?
– Люблю, – ответила мадам де Сов с обаятельной улыбкой, кладя свою красивую руку на руку возлюбленного.
Генрих сжал ее руку в своей руке.
– А что, если бы разгадку, которую так тщетно ищут все философы в течение трех тысяч лет, я нашел, по крайней мере в отношении вас, Шарлотта?
Мадам де Сов покраснела.
– Вы меня любите, – продолжал Генрих, – следовательно, мне больше нечего просить у вас, и я считаю себя самым счастливым человеком на земле. Но вы знаете – во всяком счастье всегда чего-то не хватает. Даже Адам среди райского блаженства не чувствовал себя вполне счастливым и вкусил от злосчастного яблока, наградившего всех нас потребностью все знать, а поэтому в течение всей нашей жизни мы ищем то, что нам еще неведомо. Скажите, моя крошка, не было ли сначала так, что королева Екатерина приказала вам любить меня?
- Волшебная сказка - Лидия Чарская - Детская проза
- Лесовичка - Лидия Чарская - Детская проза
- Огонёк - Лидия Чарская - Детская проза