— Вся в покойницу-мать, — кивал головою майор, — и правом уживчива, и рукодельница, и по дому хлопотунья. Вот только в грамоте не сильна. Некогда мне ее учить-то было.
И вопросительно поглядывал на гостя.
Как к тому и клонилось, через короткое время Григорий Саввич обнаружил себя — неужели не снилось ему все это? — в роли домашнего репетитора. В новинку ему показалась подобная роль: обучать наукам особу прекрасного пола, давать ей задания, выслушивать певучие умненькие ответы, изредка врасплох ловить застенчиво-пристальные взгляды изпод густых ресниц, слышать рядом чистое дыхание.
Кажется, будь его воля, он бы весь двенадцатилетний академический курс своей ученице преподал! Но вот вышло все куда кратче: словом, ни и она очень быстро обнаружили, что чувство их — взаимное.
Тогда-то и зашла речь об увенчании союза двух любящих сердец. В назначенный час молодые в сопровождении немногочисленных односельчан вступили на паперть бедного приходского храма.
Местный батюшка извлек из ризницы венцы, запели на клиросе, начался чин венчания.
Уже священник готовился водрузить венцы на головы жениха и невесты — Григорию Саввичу что-то сделалось не по себе. Вдруг ослепила его мысль такая, будто он не то что обручен, а обречен будет теперь отныне и навеки! Обречен на самое позорное и обыденное супружеское счастье! И как представил он, бедняга, перекати-поле, всю эту безвылазную безмятежность своего будущего семейного блаженства, так разом потемнело у него в уме и в глазах!
Дико оглянулся Григорий Саввич, не видя, не узнавая ни возлюбленной своей, ни ее умиленного родителя. Все решили секунды.
— Сейчас я, сейчас, — пролепетал он и попятился через храм к паперти, трепеща от страха и отчаянья.
— Что такое?..
— Куда вы?..
— Как же так?..
Выскочили за ним на церковное крыльцо. Что с ним, Григорием Саввичем? А Григория Саввича и след про» стыл…
Вот ведь какая романтическая история случилась однажды в Валках!
Могут возразить, что история не столько романтическая, сколько скандальная. И действительно, надо признать, что Григорий Саввич поступил здесь не по рыцарски, весьма и весьма легкомысленно поступил — и по отношению к обычаю, и по отношению к живым людям.
Единственное, что его как-то может оправдать, так это то, что брошенная невеста вскоре благополучно вышла замуж за вполне уравновешенного и надежного человека, была счастлива в семейной жизни и безо всякого раздражении вспоминала иногда чудаковатого своего учителя, который так смешно (и, конечно же, к лучшему!) улизнул когда-то от нее прямо из-под венца. Да и сам Григорий Саввич, говорят, когда через время прослышал о столь счастливом разрешении судьбы своей возлюбленной, то искренне порадовался за нее и вздохнул с облегчением.
А впрочем, может быть, и по вздыхал он, и но радовался. Может быть, и не было между ними никакого романтического чувства. Вполне также возможно, что ее и вообще то такой не существовало — майорской дочки с Валконских г у торов, в которые Сковорода, возможно, никогда и не забредал.
Такой неожиданный вариант вполне возможен, и вот почему.
В первые десятилетия XIX века в Харькове жил молодой человек, юный литератор Измаил Срезневский. Измаил Иванович Срезневский известен в филологической науке как выдающийся знаток древнерусской письменности, знаменитый исследователь славянских культур. Но в молодости он был еще просто Измаилом Срезневским, начинающим литератором, поклонником Байрона и вообще романтизма, увлеченным почитателем (как и многие его сверстники) малороссийской старины. Среди местной литературной молодежи возник тогда настоящий культ Сковороды. Разыскивали автографы таинственного старца. Людей, которые хотя бы что-то о нем еще могли вспомнить. Записывали устные истории и «случаи» из жизни «харьковского Диогена».
Срезневский действовал успешнее других. Ему удалось найти многие документы, сохранить их. Одним из первых он опубликовал биографический очерк о малороссийском философе, где предпринята попытка истолковать мировоззрение Сковороды. Но материалов под руной у Срезневского было все-таки маловато: лишь немногое из написанного мыслителем он уснел к тому времени прочитать, да и биографических данных в его распоряжении оказалось самая малая толика (достаточно сказать, что «Житие» Ковалевского ему известно не было). И вот, чтобы как-то оживить в воображении читателей образ народного мудреца, сделать его выпуклей, он в своих литературных набросках о Сковороде стал подрисовывать некоторые детали и сюжеты беллетристического свойства.
Детали эти явно свидетельствовали о новейших литературных симпатиях автора. Сковорода, по Срезневскому, оказывался личностью в достаточной мере байроииче-(кой. Он погружался в «мрачную бездну мистицизма», кроме того, «везде находил, или лучше сказать, везде старался найти, худшую сторону», наконец, «с летами созрело в нем это ледяное чувство отчуждения от людей и света…».
Молодого литератора вполне можно было понять: старики умирали, мчались навстречу новые времена, важно было как можно больше записать, зацепить быстрым пером. А лишнее? Оно с годами отсеется и отчеркнется.
Так из-под пера его появились «Воспоминания стариков и старушек о Григории Саввиче Сковороде». Из воспоминаний этих можно узнать, например, что Григорий родился не в 1722 году, как это было известно, а в 1726-м. Что когда мальчику исполнилось семь лет, то отец его овдовел (хотя известно, что мать Сковороды, Пелагея, была жива еще в сороковые годы, а муж ее умер раньше). Можно узнать также, что мальчик за три года учения в школе не научился «разбирать ни одной слова-титлы», но зато любил «шалить, дурачиться, опустошать птичьи гнезда, драться с товарищами, обижать нищих, насмехаться над учителями» и т. д. и т. п. Было тут и еще «воспоминание» про то, как, живя уже в Харькове, Григорий Саввич едва не утонул в Лопани, в то время как пересекал ее по льду, поспешая с толпою зевак на… пожар. (Тут уж явно проступает иная крайность: романтический угрюмец вдруг обернулся площадным ротозеем.)
Словом, «старики и старушки» вдоволь нафантазировали!
Вслед за «Воспоминаниями» Срезневский написал и опубликовал повесть «Майор, майор!», сюжет которой и изложен нами выше. Проверить, насколько реальны события, лежащие в основе повести, уже нельзя. Л поверить без оглядки в то, что за романтическими перипетиями сюжета скрываются какие-то действительные события из жизни Сковороды, — в это не очень-то верится.
Не верится прежде всего потому, что слишком уж приключение на хуторе Валки глядится литературным штампом. Тут и симпатия с первого взгляда, и сам объект этой симпатии — застенчивое существо, «дитя природы», типичный пасторально буколический персонаж. Традиционно, наконец, и бегство от брака, схожее с аналогичным событием из жития Алексея — Божьего человека (житие это было издавна популярно и на Руси, и наУкраине).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});