Тютчев задержался в Овстуге. Не только Эрнестина Федоровна, но и дочери поэта были осведомлены о его романе с Денисьевой. Смолянки Дарья и Екатерина знали, что связь отца с их бывшей подругой продолжается, и, разумеется, прервали все отношения как с ней, так и со своей старой инспектрисой, хотя Анна Дмитриевна всегда была к ним очень добра. Привыкшая к жизни в свете старушка огорчалась, что ее все забыли. Тютчев попытался взять под защиту тетку своей возлюбленной и не постеснялся заговорить об этом с незамужней дочерью. Во время прогулки с Екатериной он завел разговор на эту трудную тему и сказал, что они напрасно не пишут Анне Дмитриевне и боятся опечалить этим Эрнестину Федоровну: та якобы удивлена их отношением к бывшей инспектрисе Смольного. Китти прекрасно понимала, что написанное из Овстуга письмо Денисьевой поставит ее и Долли в необходимость навестить отставную инспектрису по возвращении в Петербург, и отмолчалась, решив посоветоваться с новоиспеченной фрейлиной. Ответ Анны был категоричен: «…Я считаю все эти фальшивые и неловкие демонстрации смехотворными и ненужными. Старушке Денисьевой не нужны ни вы, ни ваша дружба, ни ваши письма, и не будь она старой дурой, она бы понимала, что вы ее терпеть не можете на законном основании. Несчастье не в том, что люди не понимают друг друга, а в том, что они делают вид, что не понимают»{221}. Это письмо дает исчерпывающее представление о сформировавшемся характере фрейлины и объясняет, почему впоследствии недоброжелатели будут иронично называть Анну «Ave Tutcheflf» — «Святая Тютчева»{222}.
Двадцать пятого января 1853 года, всего лишь через двенадцать дней после поступления Анны во дворец, цесаревна представила свою новую фрейлину императору Николаю I. Анна навсегда запомнила этот день. Представление происходило в маленькой дворцовой церкви, сразу же после обедни. Государь задал ей два-три вопроса, а затем вечером в театре был занят не столько спектаклем, сколько новой фрейлиной: он в несколько приемов и довольно долго разговаривал с девушкой в маленькой императорской ложе. Придворные, привыкшие держать нос по ветру, сразу же заметили и должным образом оценили этот явный знак августейшего внимания — отныне фрейлина Тютчева могла чувствовать себя при дворе уверенно и на скользком дворцовом паркете стоять твердо. Анна быстро сблизилась с женой наследника, стала ее доверенной фрейлиной и даже начала играть некоторую политическую роль, способствуя передаче цесаревичу Александру Николаевичу различных записок и меморандумов.
Тем временем светское общество злословило по поводу затянувшегося пребывания Эрнестины Федоровны в Овстуге. «Закончил я вечер у Карамзиных-Мещерских, где опять много говорили о тебе и о том, когда ты всего вероятнее можешь вернуться. По правде сказать, подобные благожелательные толки о тебе мне совсем разонравились, ибо совершенно ясно, что все эти добрые души уже рассматривают тебя как нечто почти несуществующее, как поэтическое воспоминание — и в этом существенная разница между их и моей точкой зрения… Ах, милая моя киска, когда же ты станешь для меня реальностью!»{223}
Федор Иванович решил положить конец «нелепой бессмыслице нашей разлуки»{224} и нашел довольно оригинальный выход из сложившейся ситуации. 22 марта 1853 года он сообщил жене, что приготовил для семьи квартиру на нижнем этаже, а сам поселился в том же доме Сафонова, но отдельно, на втором этаже{225}. Эта комбинация позволяла сохранить благопристойность и избежать супружеских отношений.
* * *
В мае 1853 года Эрнестина Федоровна решила отправиться за границу. Одновременно Федор Иванович попросил о курьерской экспедиции в Берлин и Париж и на сей раз получил согласие. В заграничный вояж супруги отправились врозь: конечная цель, Париж, у них была одна, но путевые маршруты они избрали разные. 10 июня Эрнестина Федоровна вместе с дочерью Марией и сыном Иваном села на пароход, идущий в Любек, а спустя три дня и Федор Иванович морским путем отправился в Штеттин.
Камергер Тютчев — этот «вестник войны или мира»{226} — вез депеши, сообщавшие о том, что русской армии отдан приказ занять Дунайские княжества Молдавию и Валахию. Княжества оккупировались в ответ на отказ Турции признать права Православной церкви во владениях Османской Порты. Эта решительная акция императора Николая I стала фактическим началом Восточной (Крымской) войны 1853—1856 годов, а наш герой — ее первым вестником в двух европейских столицах. Его жизнь и судьба оказались вовлечены в водоворот событий, которым предстояло на несколько десятилетий определить ход Истории. «Какая удача для него — в такой момент оказаться в Париже, в центре политических сплетен»{227}, — заметила фрейлина Тютчева.
Эрнестина Федоровна с детьми обосновалась в Франконвиле, в долине Мюнмора, поселившись в уединенном маленьком домике, некогда принадлежавшем ее матери. Тютчев остался в Париже и изредка навещал жену и детей. В свою очередь, и Эрнестина Федоровна время от времени приезжала в Париж повидаться с мужем. Назвать эти отношения доброжелательными и родственными можно, но не более того. Эрнестина Федоровна была в восторге от своего путешествия, однако скучающий вид Федора Ивановича несколько отравлял ей удовольствие. Чрезвычайный посланник во Франции Николай Дмитриевич Киселев в канун Восточной войны был обременен многочисленными делами и просто физически не имел возможности проявить гостеприимство в отношении своего соотечественника. Только две петербургские дамы были внимательны и любезны с Тютчевым. Так что в Париже Федор Иванович был лишен привычного общества, что особенно остро заставляло его чувствовать свою неприкаянность. «Один папа скучает, но ведь папа не скучающий — это уже не папа»{228}.
У Тютчева были серьезные основания скучать. Он предвидел, что разраставшийся конфликт между Российской империей и Оттоманской Портой, возникший весной 1853 года, является лишь «началом событий столь важных и столь роковых, что никому из живущих ныне не охватить умом ни значения их, ни размаха…»{229}. Эти предвидения оставались гласом вопиющего в пустыне. В великосветском обществе царила феноменальная беспечность, и Париж ничем не отличался от Петербурга. События развивались стремительно. 4/16 октября 1853 года турецкий султан, подстрекаемый правительствами Англии и Франции, чья соединенная эскадра вошла к этому времени в пролив Дарданеллы, объявил войну России. Первоначально боевые действия велись только на Дунае и в Закавказье и были ознаменованы победами русского оружия, которые, по словам Тютчева из письма жене, не соответствовали, однако, «дряблости политического управления»{230}. 18/30 ноября эскадра Черноморского флота под командованием вице-адмирала Нахимова в Синопском сражении уничтожила турецкий флот Осман-паши. Турки потеряли 13 кораблей с 476 орудиями (7 фрегатов, 2 корвета и 4 парохода), четыре тысячи человек убитыми и утонувшими и 200 человек пленными. На следующий день при деревне Башкадыкларе (на Кавказе) генерал князь Бебутов нанес поражение турецкому корпусу, урон неприятеля составил около шести тысяч человек. Казалось, что скоро сбудется давнее пророчество Тютчева:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});